Покидая мир

Кеннеди Дуглас

— Ты меня тревожишь, — сказала она.

— Я сама себя тревожу.

— Ты не от простой бессонницы страдаешь, это у тебя депрессия.

— Ничего у меня нет. Мне бы выспаться как следует, хоть одну ночь…

— Фигня. Ты в темном лесу. Мой тебе совет, беги завтра с утра к врачу, тебе нужна помощь. Иначе…

— Ладно, ладно.

— Перестань отрицать очевидное. Депрессия — это серьезно. Если ты не постараешься подавить ее сейчас…

— Я постараюсь. Все?

Но наутро я повезла Эмили в сад и в метро по дороге на службу клевала носом. В кабинете я случайно взглянула на

себя в зеркало и поразилась, какой у меня измученный, потусторонний вид. Я выпила три большие кружки кофе и кое-как провела занятия. При этом я ощущала себя бездарной актрисой, которая неубедительно изображает преподавателя английской литературы, с умным видом рассуждая о высоких материях, но при этом понимает, что все это — чистое притворство… Еще я понимала, что жизнь — это череда бед и неудач, в которой люди то и дело вас подставляют и разочаровывают, да и, что хуже всего, вы разочаровываете сами себя. И если бы не Эмили, ради которой я сейчас должна…

Нет, нет, не надо этого. А надо сходить к врачу. Теперь же.

Однако другой голос в моей голове — отчаянно не желавший мириться с тем, что мне необходимо было признать: я подошла к самому краю пропасти — сказал мне: Сегодня как следует выспишься, и завтра все будет выглядеть по-другому. Зачем лишние осложнения, когда неприятностей и так хватает? Или домой, ложись в постель. Докажи этим подонкам, что им тебя не сломить.

Так что, хотя факультетский врач в тот день был на месте и я свободно могла к нему заглянуть и попросить подобрать мне лекарство, чтобы вывести из этого бессонного ада, какая-то сила заставила меня ехать через весь Бостон на метро, чтобы попасть в Кембридж и забрать Эмили. (Хулия в тот день была записана на прием к врачу.)

— Мамочка, мамочка! — обрадовалась Эмили, увидев меня у входа в садик. — А ты меня чем-нибудь угостишь?

— С удовольствием, радость моя.

— Ты устала, мамочка?

— Не волнуйся об этом.

И я помогла ей надеть пальтишко, взяла за руку и повела к выходу.

— Знаешь, тут рядом есть маленькая кофейня с очень вкусным мороженым, — сказала я. — Но сначала тебе придется съесть что-то посущественнее… гамбургер, например.

— Ты любишь гамбургеры?

— Больше, чем мороженое.

Неожиданно прямо перед нами возникла суматоха. Пожилая женщина гуляла с терьером. Поводок оборвался, и собачонка, оказавшись на свободе, с лаем припустилась к нам. Женщина закричала, пытаясь подозвать песика. Эмили, с расширенными от страха глазами, вырвала руку и бросилась бежать. Я рванулась следом за ней, окликнула, умоляя не пугаться, остановиться. Но она уже добежала до обочины тротуара…

Именно в это мгновение, совершенно неожиданно, из-за поворота вылетело такси.

Я снова выкрикнула имя своей дочери. Я бросилась за ней.

Но опоздала.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава первая

Меня нашли в огромном придорожном сугробе. Было около двух часов ночи — так мне сказали потом. Появись они на четверть часа позже, я была бы мертва.

Но что

это была за идея врезаться на машине в эту снежную гору, и выключить мотор и проглотить две дюжины таблеток зопиклона, которые лежали у меня в кармане, и ждать минуты, когда наконец смогу мобилизовать…

Мужество? Нет, это неправильное слово, потому что не было ничего мужественного в том, что я собиралась сделать. Скорее можно говорить о решимости. После долгих недель агонии, невыносимо мучительных, у меня наконец вызрело единственно возможное решение. И вот, забравшись в эту глушь, я свернула за поворот и, увидев громадные сугробы по обочинам, темный лес, вплотную подошедший к дороге, внезапно затормозила. Порывшись в кармане, я достала таблетки и, открутив крышку флакона, высыпала весь зопиклон себе в рот. Я чуть не подавилась, запивая его водой, таблетки слиплись и ободрали мне пищевод, но все-таки проскочили в желудок. Потом я выключила печку, отстегнула ремень, отсоединила подушки безопасности и нажала на педаль газа.

На все это ушло тридцать секунд. Я действовала быстро, инстинктивно, не позволяя себе остановиться и задуматься. Наверное, именно так и совершаются многие самоубийства. Недели, месяцы, годы раздумий и колебаний. А потом, в какое-то утро, вы оказываетесь на платформе в метро, слышите приближение поезда, который вот-вот с грохотом ворвется в туннель, и…

Выключить печку. Отстегнуть ремень. Горло все еще жжет от двадцати четырех таблеток сильнодействующего снотворного. Не размышляя, я надавила ногой на педаль. Машина рванула вперед, влетела в снег и ударилась о что-то твердое. Меня бросило вперед. Мир потемнел. И…

Это должно сработать. Это конец — либо удар, либо таблетки, либо холод (либо сочетание всех трех факторов) меня убьют.

Но это был не конец. Потому что…

Я очнулась. И обнаружила, что лежу не то на узкой лежанке, не то на больничной каталке. Когда взгляд сфокусировался и комната приобрела очертания, я увидела, что стены окрашены так, как бывает в учреждениях, а потолок потрескался и покрылся плесенью. Я попробовала поднять руки, но не смогла. Они были привязаны к кровати. Несколько раз моргнув, я поняла, что один глаз закрыт повязкой. Я коснулась губ языком. Зря. На обеих губах — «частокол» из многочисленных швов. Во рту пересохло. Покосившись влево, я рассмотрела трубки, отходящие от моих закрепленных рук, и какие-то мониторы рядом с каталкой. Еще я ощущала что-то колючее и неприятное, выходящее из моего тела. Даже в таком затуманенном, полумертвом состоянии я поняла, что это катетер в мочевом пузыре.

Господи, я жива!

— О, наконец-то! Вы очнулись.

Голос был невыразительный. Сухой, как прерия, бесцветный, никакой. Я поморгала единственным здоровым глазом — и сумела различить силуэт стоявшей передо мной женщины. Еще раз моргнула, и изображение стало более четким. Женщина была худая, как щепка, с резкими чертами лица и, судя по морщинам, немолодая. Но ее глаза вызвали у меня беспокойство. В этих глазах не было ни жалости, ни снисхождения. Эти глаза, пробившись сквозь пелену, немедленно сказали мне: она все знает.