Поклонись роднику
Шрифт:
Только закрылась дверь за агрономом, на пороге появилась еремейцевская Настасья Сорокина. Проковыляла к стульям, стоявшим вдоль стены, села на один из них, расстегивая фуфайку.
— Ой, хоть немного дух перевести! — вымолвила она. — Никудышный ходок стала.
— Ну что ты, Настасья Ивановна! Вот еще как бегаешь и в село, и по грибы! — подбодрил Логинов.
— Нет, милый мой, все же семидесятый год. — Настасья провела кулаком по слезившимся глазам и строго поджала губы.
Крепкая еще старуха, кряжистая. Лицо хоть и одрябшее, но после ходьбы раскраснелось,
— Уж больно улицу-то хорошу устроили в селе! — покачала головой Настасья. — Вступила на асфальт, дак ноли перекрестилась. Как по полу идешь. Позавидуешь белореченским — совсем другая жись.
— До самого Покровского такая дорожка! — похвастал Логинов.
— Уж мы-то, бывало, помаялись и на лошадях, и на машинах. — Настасья помолчала, глядя на свои резиновые сапоги, под которыми скопилась грязная лужица, и приступила к тому, ради чего брела шесть километров: — Алексей Васильевич, батюшка, зима ведь близко.
Он сразу понял, к чему она клонит, но выжидательно повернулся к окну, как будто вот-вот должен был повалить снег.
— Еще в прошлом годе мне хотелось перебраться в село, ты ведь обещал помочь с жильем: хоть бы маленькую какую квартирку, — напомнила она.
Верно, обещал. Как всегда, первоочередниками оказались работающие в совхозе. Да и много ли строится жилья-то.
— Трудный вопрос, Настасья Ивановна. Вот сколько заявлений на жилье, — Алексей достал из стола папку. — А недавно выступил по телевидению секретарь обкома, сказал и про наш совхоз, дескать, вот один из адресов для молодых, желающих работать в Нечерноземье, так пошли письма: уже с полсотни семей желают приехать к нам. У нас нет возможности принять всех, хотя бы выборочно будем приглашать. Ломаю голову, где разместить приезжих.
— Что же мы, али не заслужили? Али меньше нонешних работали? Ведь всю жись в колхозе да совхозе без побегу.
Старухи, доживающие век по деревням, честно потрудились и вправе рассчитывать на заслуженное внимание, но приходится отказывать.
— Всё так, имеете полное право, только уж придется как-то перезимовать в Еремейцеве, — оправдывался Логинов, недовольно морща при этом лоб и глядя в свои бумаги.
— Легко сказать, перезимуй. Однех дров сколько прижгешь, уж только на печке и спасаешься. Кабы народ был в деревне-то; и не попросилась бы сюда. Чего тебе объяснять, сам знаешь, занесет снегом — с лопатой не выгребешься. В магазин надумаешь сходить — сущее наказание, — жаловалась Настасья и нервно крутила большими пальцами, сцепив остальные.
— Анфиса Глушкова тоже просится в село: та совсем одна осталась в своем Сафонове..
— Дура старая! — сердито бросила Настасья. — Я сколько раз ей говаривала, перебирайся к нам в Еремейцево, все поохотней будет. На зиму-то я бы дак пустила ее, нет — упрямится.
«И правда, надо поагитировать Анфису переехать в Еремейцево», — подумал Логинов.
— У нас тоже три чудака, — продолжала Настасья. — С Манефой-то мы ладим, а с Евдохой Таракановой
— Придется еще подождать, Настасья Ивановна, на будущий год дадим жилье, — снова пообещал Логинов.
— До будущего года надо дожить.
Лицо Настасьи приняло обиженное выражение, даже губы дрогнули. Расстроенно поморгала линяло-голубыми глазами.
— Скажи своим в деревне, завтра муку привезем, — сказал Логинов, желая как-то утешить старуху.
— Ну и ладно. Спасибо. Хоть за хлебом можно будет не ходить в село. Какая мука-то?
— Ржаная и пшеничная, только не высший, а первый сорт.
— Бог с ним, с высшим-то.
— Зайди в бухгалтерию, получи деньги за лен, — вспомнил Логинов.
Не только во время разговора со старухой, но и когда она вышла, он испытывал чувство неловкости, как будто обманывал ее. Одних принимаешь на работу, значит, вынь да подай квартиру, другие, как. Настасья Сорокина, давно отработала свое и тоже вправе рассчитывать на жилье. Кто еще им поможет, кроме совхоза?
На другое утро Алексей велел брату подогнать трактор с тележкой к складу магазина. Погрузили мешков двадцать той и другой муки и начали маршрут по деревням: Макарово, Пустошки, Осокино, Еремейцево, Сафоново…
— К Тараканихе не будем заходить, ну ее к черту! — ругнулся Иван, когда подъезжали к Еремейцеву.
— Нет уж, ни к чему лишний скандал.
— Вспомни, какую кляузу в райком настрочила, всех нас облила грязью: и тебя, и меня, и тещу.
— Уж пусть будет без обиды, ей ведь тоже зиму зимовать, — рассудил Алексей.
Тараканиха была довольна, улыбалась как ни в чем не бывало, показывая желтые остатки зубов. Взгляд бельмоватых глаз был заискивающим. Благодарила:
— Спасибо, спасибо, дай бог вам здоровья.
— Может быть, лишний раз обругаешь, — поставив на лавку на мосту мешок, вслух сказал Иван, поскольку старуха была туга на ухо.
— Напрасно ты — вдруг расслышала, — одернул Алексей, уже выйдя на улицу.
— Наплевать, пусть шевельнет немножко ее совесть.
Сели в тесную кабину трактора, потряслись дальше. В последнюю очередь приехали к Анфисе Глушковой в Сафоново. Любили ее механизаторы за то, что в посевную или уборочную охотно соглашалась готовить для них обеды, пускала, если требовалось, ночевать. Конечно, рада она была каждому захожему человеку. Вот заслышала трактор, вышла на крыльцо: издалека еще заметили ее сутулую фигуру.
— Получай муку, тетя Анфиса, — весело сообщил Иван.
— Премного благодарна, — отвечала она. — Спасибо, каждый год выручаете.
Иван тяжело протопал мимо нее по лесенке с мешком на спине.
— Муки привезли — хорошо, а когда ты меня отсель вызволишь? — спросила она Алексея. — Я уж думала, скажешь, грузи вещички!
— Будущей осенью скажу.
— Нет, на вас надежа плохая, поди, сулишь, а сам думаешь: может, старая помрет до тое поры.
— Перебралась бы ты на зиму-то пока хоть в Еремейцево. Настасья Сорокина говорит, с удовольствие ем пустила бы тебя.