Поклонись роднику
Шрифт:
— В квартирантках жить не хочу. Тутотка я все же в родном доме, хоть и одна, как на острове. Беда, Алексей Васильевич, — пожаловалась Анфиса. — И правда, вдруг помру зимой, дак ведь не скоро по мне и спохватятся. Ты хоть вели иногда трактором след до деревни прогнать. На лыжи теперь не встать — падаю.
— Без присмотра не оставим, будем проведывать, — пообещали братья.
— Зайдите, чайку попейте.
— Торопимся.
— У молодых все дела да спешка…
Побрякивая порожним прицепом, трактор потарахтел обратно по разбитому осеннему проселку. С одной стороны, Алексей испытывал удовлетворение,
Навстречу ехал Вовка Капралов, рядом с ним сидела нарядная, как куколка, Галя Виноградова. Вовка выскочил из машины, извинился:
— Алексей Васильевич, я только до Осокина доскачу, книги в библиотечку отвезем.
— Директор на тракторе едет, а ты невесту возишь, — еще больше смутил Вовку Иван.
— Ничего, поезжай, — разрешил Алексей.
— Пожалуй, напрасно старается этот ухажер, — сказал Иван, когда немного отъехали.
— Кто знает? Парень неплохой, так что она не прогадала бы.
Вовка давно и терпеливо ухаживает за Галей, и, может быть, его настойчивость вознаградится. Одно время он заметно скис, а теперь опять приободрился. «Хорошо бы, у них сладилось дело», — заинтересованно думал Алексей о своем шофере.
Кто это спрыгнул с высокой подножки лесовоза на повороте к Раменью? Невысокого роста, с легким рюкзачком на плече, одет в новую болоньевую куртку, на ногах — кирзовые сапоги, на голове — еще не обмявшаяся серая кепочка. Долго гадать нечего: снова, после двухлетней отлучки, явился в родные края Васька Мухин. Нежданный и нежеланный гость для белореченцев. Он и сам сознавал это и потому не шибко радовался и торопился, приближаясь к селу. Но все же, что ни говори, родные березы сыплют золото по обочинам, шатер колокольни на угоре за рекой, нарядные избы и сборные домики… Была бы жива мать, с другим бы настроением возвращался в село. Вон их дом прилепился ближе всех к церковной ограде, совсем другим стал: шиферная крыша белеет, над ней — телеантенна. Чужие люди живут.
Возле школы Васька остановился, удивленно поразглядывал новое здание, появившееся, как по волшебству, рядом с прежним. И головы учеников были видны в окнах — действует восьмилетка. Сам-то Васька учился когда-то в начальной, через пень-колоду, конечно. Помаялись с ним учителя. Помнится, еще в четвертом классе убежал с уроков, угнал плот у сплавщиков километров за пять вниз по Сотьме: все стремился куда-то, манила в странствия полноводная весенняя река. Теперь, побывав не раз в местах отдаленных, хватив, что называется, шилом патоки, по-другому смотрел на жизнь: в родном Белоречье она представлялась желанной. Пора бы перестать мотаться по свету, но кто его здесь приветит? Дядя Павел Носков, единственный родственничек из Пустошек, и на порог не пустит.
«Почему же у других-то жизнь нормально складывается? — думал он, завидуя устроенному
Белоречье открылось как на ладони. Мухин успел отметить два новых дома справа от дороги, длинное здание зерноплощадки, но больше всего удивляла асфальтированная шоссейка. Кто бы мог подумать! Сейчас бы вихлял ногами на замерзших комьях грязи, а тут шагаешь словно по полу, и тянется эта лента через железобетонный мост дальше по сельской улице. Чудеса!
На мосту остановился. Облокотившись на перила, смотрел на реку, прихваченную в заводях ледком, на пустынную пойму, вытоптанную коровами и белесую от инея. В сваях журчала по-осеннему прозрачная, но казавшаяся темной вода: из-под моста выносило палые листья ольхи и березы, закручивало их течением. Много утекло быстрой сотемской воды, пока Васька Мухин обитал в чужих краях, многое изменилось в Белоречье без его участия. А уж тридцать шестой год пошел, давно пора бы жить по-людски, обзавестись семьей, домом.
Может быть, впервые столь серьезные мысли посетили бесшабашную Васькину голову. Призадумался, глядя на ходкую воду, и, лишь когда рядом застучал трактор, продолжил свой путь. Он знал: односельчане наблюдают за ним настороженно и даже недружелюбно, и сам старался не смотреть на окна, желая поскорей пройти к центру села.
Подогнав синий фанерный фургончик к пекарне, Ваня Густик принимал хлеб, который подавали ему по лотку. Невзрачный, как моль, мужичонка в затертой фуфайке и такой же зимней ушанке с болтающимся ухом. Под стать хозяину и безгодовая лошадь, понуро опустившая голову. Оба они кажутся вечной принадлежностью села.
Кто-то из озорников написал мелом на задке фургона: «Шоссе не космос!» Мухин усмехнулся, издалека поприветствовал старого знакомого и, повеселев, направился прямо к конторе.
Возле нее стоял «уазик». Васька решил, что директор собирается куда-то ехать, поспешил к нему, но Логинова на месте не оказалось. В прихожей, на старом кожаном диване, курили трое, и среди них — завнефтескладом Мишаткин.
— Привет белореченцам! — бойко бросил с порога Васька.
— Привет! — нехотя ответил Вовка Капралов.
Все с любопытством смотрели на Мухина, как будто не верили, что он снова вернется в село.
— Явился не запылился, — с нескрываемой неприязнью сказал Мишаткин. — Садись да хвастай. Куда с рюкзаком-то наладился?
— Да вот приехал… Надо переночевать где-то. — Васька озабоченно почесал в затылке.
— Теперь, брат, не лето, что каждый кустик ночевать пустит, — сказал Николай Баранов.
— Ступай к своему родственнику Павлу Носкову в Пустошки.
— Ага, он, поди, ждет-дожидается, — ехидно поддел Мишаткин.
Мужики довольно заржали. Васька обиделся, его зеленые глаза беспокойно забегали под козырьком кепки.
— А говорят, построим коммунизм, — показал он на лозунг, помещенный на стене.
— Уж ты небось раньше всех о коммунизме-то возмечтался, — поддевал Мишаткин. — Все имущество тут — плеч не режет ремешок, — ткнул в полупустой Васькин рюкзак.
Снова раздался смех. В приоткрытую дверь высунулась экономист Тоня Морозова, дескать, потише.
— Сколько времечка-то? — спросил Мухин. — Скоро ли будет директор?