Покоритель Африки
Шрифт:
— Письмо от него пришло сегодня утром.
— По словам леди Келси, в газетах пишут, что он снова отправляется в Африку. По-моему, Люси сильно расстроилась. В Брюсселе только о Маккензи и судачат.
— Да, он пишет, что все готово, и уже скоро собирается отплывать в Свободное государство Конго. Там хотят отыскать новый водный путь, и бельгийский король дал ему полную свободу действий.
— Похоже, бельгийский король спокойно смотрит на его злодеяние, — заметила Джулия.
Минуту-другую оба молчали, занятые каждый своими мыслями.
— Ты видел Маккензи, когда Люси уже расторгла их помолвку, — наконец заговорила Джулия. —
— Не проронил ни слова. Я хотел его подбодрить, но Алек не дал мне такой возможности. Имя Люси он даже не упоминал.
— А несчастным он не казался?
— Нет. Он был невозмутим и сдержан, как всегда.
— В нем нет ничего человеческого! — с негодованием воскликнула Джулия.
— Такие люди редкость в наш ребяческий век, — согласился Дик. — Он древний римлянин, который одевается на Сэвил-роу.
— Тогда место ему в Африке, а не в Англии.
— Думаю, так и есть. Здесь он словно орел, которого заперли в клетку с канарейками.
Джулия задумчиво посмотрела на мужа.
— Мне кажется, ты единственный друг, который его не бросил.
— Я бы так не сказал. На самом деле я просто его единственный друг. Неудивительно, что едва у Алека начались неприятности, большинство знакомых от него отвернулись.
— По-моему, так важно, что хоть кто-то верит в него, несмотря ни на что.
— Может быть, это прозвучит безнравственно, но я своего мнения об Алеке не изменю, что бы он ни сотворил. Он всегда был ко мне добр, так что пусть хоть Священным Писанием в футбол играет — я это перенесу.
Джулия, охваченная, как обычно, внезапным порывом чувств, ответила со слезами на глазах:
— Ах, Дик, мне начинает казаться, что ты ангел!..
— Не надо так говорить, — тут же возразил он. — Я сразу чувствую себя таким старым. Лучше быть юным грешником, чем престарелым херувимом.
Джулия с улыбкой протянула руку, и Дик крепко ее сжал.
— Должна сказать, что при всей симпатии к тебе я все же горю от возмущения.
— Это еще отчего? — воскликнул он.
— Меня воспитывали в убеждении, что человек должен трудиться, а ты предаешься возмутительному безделью.
— Боже правый, да в мире нет ничего изнурительнее, чем иметь жену-американку! — воскликнул он. — Тут требуется энергия уличного торговца и терпение посла при Оттоманской Порте.
— Вот ведь глупое создание! — рассмеялась она.
Впрочем, ее мысли тут же обратились к Люси. Бледное, меланхоличное лицо девушки все еще стояло перед глазами, а сердце болезненно сжималось от тоскливой безысходности в ее прекрасных глазах.
— Выходит, нет никаких сомнений, что все эти рассказы о Маккензи правдивы? — задумчиво спросила она.
Дик бросил на жену быстрый взгляд, пытаясь понять, что у той на уме.
— Вот что я думаю, — начал он. — Всякий, кто знает Алека, как я, не сомневается, что он не мог действовать из низких побуждений. Обвинять его в трусости смешно — он храбрейший человек в мире, — а в слабоволии и того смешнее. Но я вот что думаю: Алек не из тех, кто привык к полумерам, и еще он с крайней серьезностью исповедует принцип «цель оправдывает средства». Пожалуй, временами он бывает чересчур суров и чуть ли не безжалостен. Пытаясь прочесть письма Макиннери в «Дейли мейл» между строк, я подумал, не мог ли Алек, столкнувшись с такой необходимостью, сознательно пожертвовать Джорджем Аллертоном как самым бесполезным? И в таких небольших предприятиях есть просто
— Почему же он сам об этом не расскажет?
— Разве было бы лучше? Британская публика сентиментальна, ей не понять, что на войне иногда приходится быть бесчеловечным. И что бы подумала Люси, признайся он ей, что Джордж был для него просто пешкой, которую можно хладнокровно пожертвовать в борьбе за преимущество?
— Какой ужас! — содрогнулась Джулия.
— Говоря о публике — время показало, что молчал Алек правильно. Всеобщее возмущение спало за недостатком фактов, и хотя репутация его несколько пострадала, ничего конкретного так и не выяснилось. Общественное мнение переменчиво, и люди понемногу начинают забывать, в чем дело, а когда забудут — сочтут, что были к нему несправедливы. Ставлю десять к одному, что когда объявят о его экспедиции во владения бельгийского короля, реакция будет вполне благосклонная.
После ленча подали кофе, и они закурили. Некоторое время оба сидели молча.
— Люси хочет повидать его до отъезда, — вдруг объявила Джулия.
Дик раздраженно пожал плечами:
— Наверняка из чисто женского желания устроить сцену. Алека она уже достаточно помучила.
— Не будь так жесток к ней, Дик, — сказала Джулия. В уголках ее глаз заблестели слезы. — Бедная девочка очень несчастна. Сегодня утром у меня сердце кровью обливалось.
— Дорогая, ради тебя я сделаю все, что угодно, — склоняясь к ней, ответил Дик.
Чувства возвышенного и смешного располагались у Джулии по соседству.
— Не понимаю, зачем целовать меня, раз страдает бедняжка Люси? — засмеялась она.
А потом, удобно устроившись в его объятиях, добавила уже серьезно:
— Ты ведь попробуешь это устроить? Она боится ему писать.
— Возможно, мне стоит уйти, чтобы ты могла сообщить радостную новость сама, — отозвался он. — Алек придет к нам сегодня.
— Вот эгоист! — воскликнула она. — В таком случае оставь нас наедине — я ведь буду плакать, не переставая, а ты — только хихикать.
— Благослови тебя Господь. Мы разложим повсюду платки.
— Для таких случаев я ношу их с собой целую сумочку.
Глава XX
Алек пришел вечером. Произошедшие с ним за три месяца отсутствия перемены тронули Джулию до глубины души. На первый взгляд ничего не изменилось: он был все так же собран и невозмутим, все с тем же всегда поражавшим ее налетом уверенности, что остальные подчинятся его приказу. В нем чувствовалась сила, которую всегда ценит слабая женщина. Однако от острого глаза Джулии не укрылось, что Алек держится лишь усилием воли, и наблюдать за этим — настоящая мука. Постоянное напряжение давало о себе знать, а в усталых глазах и нарочито жестком изгибе губ читалась усталость — силы были уже на пределе. Он стал еще суровее, еще немногословнее. Он мучился — Джулия это видела, — и муки только усиливались оттого, что он стремился любой ценой не подавать виду. Ей хотелось подойти к нему и шепнуть, что не надо быть к себе столь строгим. Позволь Маккензи себе хоть малейшую слабость — и ему стало бы гораздо легче. Впрочем, в чем-то он стал мягче: исчез тот легкий трепет, что раньше мешал Джулии вести беседу. Он обратился к ней с неожиданной теплотой.