Покров-17
Шрифт:
Дверь со скрипом открылась, на пороге стоял высокий молчаливый парень в маске и камуфляже. Это все тот же Серега? Черт их разберет в масках…
Жестом он показал выйти.
Я вышел из камеры, боязливо оглядываясь. Парень в маске снова надел на меня наручники и повел наверх. Проходя по коридору, я попытался вглядеться в окошко камеры, где, скорее всего, сидел тот хриплый, но ничего не увидел.
В том самом кабинете, где час назад меня допрашивали, на стуле перед полковником сидел Капитан. Он выглядел потрепанным, со взъерошенными волосами и кровоподтеком под глазом, но, увидев
– Садитесь, – угрюмо сказал мне полковник.
Меня подтолкнули вперед. Я уселся рядом с Капитаном.
– Как мы и договаривались, товарищ полковник, – с улыбкой сказал Капитан.
Полковник набрал воздуха в рот, сжал губы, зло посмотрел на него. Не дожидаясь ответа, Капитан продолжил:
– Этот человек нужен институту. Вы это знаете.
– Ага, – угрюмо ответил полковник. – А еще этот человек убил одного из наших людей.
Капитан вздохнул.
– Без обид, товарищ полковник. Вы представляете здесь порядок, но не власть. Институт – власть.
Он говорил быстро, по-прежнему слегка картаво – видимо, он картавил только когда волновался.
Человек в маске и камуфляже вдруг повернулся к Капитану и спросил басовитым голосом:
– Какая же у них власть, если они носу не высовывают из своего института?
– Вам нельзя идти против института, – продолжил Капитан, не обращая внимания на человека в камуфляже и продолжая смотреть на полковника.
– Вы прекрасно знаете, – продолжил Капитан, – что только от института в конечном счете зависит, что будет со всеми нами. Институт сейчас близок к решению проблемы, как никогда. Поэтому – да, за ними сейчас последнее слово. И им нужен этот человек. Они расстроятся, если не получат его. А если расстроится институт, плохо будет не только вам, плохо будет вообще всем. Очень плохо. Очень.
Последнее слово он проговорил сквозь зубы, не переставая улыбаться. И продолжил, горячо, сбивчиво, еще сильнее картавя:
– И еще раз повторю. Я знаю, вы цените и уважаете установленный здесь порядок. Мы поступаем так. Вы освобождаете этого человека. Взамен институт будет вам благодарен. Это во-первых. Во-вторых, институт закроет глаза, скажем так… на результат недопонимания между мной и вашими людьми, – он указал пальцем на кровоподтек под глазом. – Я знаю, у вас есть причины меня не любить, но у вас нет никакого права проявлять эту нелюбовь физически. Понимаете? Да, может быть, он убил майора Денисова. Скорее всего, убил. Но это никак не связано с «Прорывом», это во-первых. Это я знаю точно. И он совершенно не осознавал, что делает, это во-вторых. Когда он это делал – и если он это делал, – это был не он. Вам надо это понять, это важно. В конце концов, вы повидали здесь столько чертовщины, так почему вы не можете понять простую вещь: даже если это он убил майора, на этом стуле перед вами сидит не тот человек, который его убил!
Полковник молчал, надув нижнюю губу и барабаня пальцами по столу. А потом выдвинул ящик стола, вытащил пистолет Макарова, щелкнул предохранителем и наставил прямо мне в лицо.
Что, серьезно? Опять?
Я подумал, что уже даже не так и страшно, и не мог понять почему. Черное дуло смотрело прямо в лицо,
– Воевали? – спросил полковник, целясь в мой лоб.
– Нет.
– Странный вы тогда человек. Вроде выглядите так, будто сроду оружия в руках не держали и не знаете, с какой стороны стреляет автомат.
– Это правда. Я не служил в армии по здоровью.
– А когда на вас наставляют оружие, все меняется, – продолжил полковник. – У вас глаза воевавшего человека. Неужели не страшно?
– Страшно.
– Я служил в Афгане, я могу отличить воевавшего, но вот вы… Ладно.
Он посмотрел на Капитана, продолжая наставлять ствол на меня.
– Вот вы. Вы знаете, чем отличается закон от порядка?
– Нет, – ответил Капитан, с опаской поглядывая на ствол. – Может быть, вы…
– А я скажу. Закон говорит, что я не имею права его сейчас пристрелить. Закон говорит, что я не могу этого сейчас сделать, потому что просто нельзя. Нельзя – и все. Пусть он тысячу раз убийца – нельзя. А порядок говорит, что я могу его пристрелить. Чисто технически, физически. Могу. Бам! – и нет его! И мозги по стенке! Но тот же порядок говорит, что за это я буду отвечать. Видите разницу? Закон говорит: это нельзя. Порядок говорит: это можно, но у этого будут последствия. Я знаю, что в мире нет хорошего и плохого, нет добра и зла: есть реальность, существующая здесь и сейчас, и у этой реальности калибр девять миллиметров.
– Один бездомный поэт и шахматист выразил вашу мысль проще: «делай что хочешь – таков закон», – язвительно сказал капитан.
Он раздраженно вздохнул и положил пистолет на стол.
– Ладно, – сказал он, задумавшись. – Я уважаю институт. Убирайтесь оба.
– Спасибо, товарищ полковник, спасибо, я знал, что нам удастся понять друг друга, – Капитан расплылся в белоснежной улыбке. – Родина вас не забудет.
– Машина ваша стоит там же, где мы вас взяли. Пешком уж дойдете. Вон отсюда оба. Снимите с него наручники и отдайте его сумку.
Человек в маске наклонился ко мне и взял за руки.
Я не мог поверить, что меня отпускают. Сейчас он провернет в наручниках ключ, и…
Человек в маске крепко сжал мои руки и придавил меня к стулу так, что я не мог пошевелиться. Полковник резко вскочил из-за стола, в его руке блеснуло что-то прозрачное.
Это был маленький тонкий шприц с черной жидкостью.
– Что вы делаете? – вскрикнул Капитан.
Из коридора вбежал еще один человек в маске, щелкнул предохранителем и приставил к моему виску пистолет.
Я дернулся, но не мог освободиться из захвата. Руки крепко прижимали меня к стулу. Я попытался оттолкнуться от пола ногой, чтобы перевернуться на стуле, но меня сильным толчком поставили на место.
Полковник сделал два шага и оказался прямо надо мной.
Резким движением он засучил правый рукав моего пиджака.
Схватил меня за запястье.
Я почти не почувствовал боли – игла нырнула под кожу, и за доли секунды черная жидкость исчезла под напором поршня.
Полковник убрал шприц.