"Полари". Компиляция. Книги 1-12+ путеводитель
Шрифт:
— Я уверен, на свете не было более храброй пленницы, чем ты!
— В этом и беда. Видишь ли, клетка все меняет. Когда зверь рычит из клетки, людям становится смешно. Чем тверже узник, тем потешней его унижение. Проявлять гордость за решеткой — все равно, что разбивать себе лоб о стену.
— Холодная тьма…
— Я изменилась после гибели Аланис. Бедняга билась до последнего — и расшиблась насмерть. Я поняла: цель только одна — выжить. Твердость — помеха, нужно быть мягкой, тогда не сломаешься. Нужно стать ветошью, тряпкой. Я стала. Делала, что они хотели: развлекала
Эрвину становится так стыдно, что он забывает о лихорадке.
— Сестра, я страшно виноват. Должен был прийти намного раньше.
— Нет, ни за что! — в ее словах испуг. — Ты пришел тем единственным днем, когда имелся шанс! Пришел бы раньше — погиб, как и Гвенда!
От мыслей о несчастной женщине обоих накрывает печаль. Вместе молятся за упокой ее души, потом умолкают. Но Эрвина пугает тишина: он слышит хрипы в собственных легких.
— Сестрица, дай теперь я расскажу…
Вот только о чем? Не о бойне же под Рей-Роем, не о Снежном Графе и бароне Айсвинде, не о Ребекке со Степным Огнем… Он описывает то, что может развеять грусть: чудесные Мать-мельницы, таинственное кладбище Ржавых Гигантов. Но тень не уходит с лица сестры, и он бросает главный козырь:
— Представь, каким прохвостом оказался Джемис! Посватался к Нексии Флейм!
Выслушав рассказ, Иона спрашивает:
— Разве ты не расстался с Нексией?
— Расстался, конечно. Еще в прошлом году.
— А Джемис просил позволения на брак?
— Даже дважды.
— И ты позволил?
— Ну, да.
— Отчего же возмущаешься?
— Да как ты можешь не понять! Мало ли, что мы расстались! Нексия любила меня и должна любить дальше, и лить слезы в безутешном одиночестве. Если она так легко заменила меня каким-то кайром — что это была за любовь?!
— Кайром с большой собакой, — уточняет Иона.
— Тоже мне, преимущество!
— А еще, Джемис не кашляет. Ни разу не замечен.
— Издеваешься?
— Конечно. Не умеешь ценить женщин, братец. Тебя давно пора проучить.
Вместе смеются — секунда безмятежной радости, как встарь.
Потом его начинает душить кашель.
Капитан Лид оказался прав: днем было еще неплохо. Настоящий ужас начался ночью.
Они ехали дотемна и долго после заката, выжимая все до капли из себя и коней. Аж после полуночи заметили пастушью избушку, там и встали на ночлег. Дров для костра не нашлось, поели всухомятку, запили ледяным орджем, постелили на пол овчину, легли. Обри нес вахту, остальные захрапели. Но не Эрвин.
Происходило нечто странное: лихорадка ушла, лоб остыл, унялся кашель. Тело сделалось ватным, руки и ноги онемели. Он ущипнул себя — и не почувствовал ничего. Тогда понял: замерзаю.
Болезнь, мороз и скачка забрали все силы. Тело больше не может себя согреть. Эрвин укутался во все, что нашел, накрылся с головой, свернулся калачом — бесполезно, не хватает тепла. Сердце бьется слишком медленно,
Но было смертельно лень двигаться, просто невозможно заставить себя. А еще — стыдно тревожить людей. Ведь сейчас конец ноября! Да, снег и морозец, но не лютая же стужа. В маленькой избушке десять человек, надышали изрядно. Нельзя замерзнуть насмерть в таких условиях! Наверное, мне просто чудится…
Он позвал альтессу Тревогу. Она появилась частично: ни лица, ни груди, одно очертание фигуры. Он спросил:
— Что скажешь, могу я помереть?
Вместо слов она издала не то свист, не то стон. Вот тогда стало действительно страшно. Мозг Эрвина замерзал, уже не хватало силы поддерживать образ альтессы.
— Иона!.. Сестра!..
Позвал в отчаянье, поискал рукой. Ее не было.
— Иона!..
Оттолкнулся, сел, почти не чувствуя тела. Всмотрелся в темноту и увидел: Иона возилась у оконца, в руках была кружка и почему-то нож.
— Сестра! Слышишь?..
Она подошла, переступая спящих.
— Как ты?
Язык не повернулся сказать: «Боюсь, что помру», — хотя для этого он и звал ее.
— Давай летом вместе съездим на Мать-мельницы. Тебе понравится там.
— Конечно, милый… Выпей вот это.
Пить не хотелось: от ледяной воды только быстрее замерзнешь. Но кружка на диво оказалась теплой. Перстом, что ли, нагрела?.. Поднес к губам, сделал глоток. Вкус соленый, странный, пугающе знакомый.
— Это кровь?! Откуда…
Сестра зажимала платком рану на руке. А в кружке было много — половина, если не больше.
— Да ты с ума сошла! Какого черта?
— Пей. Она теплая и поможет тебе.
Эрвина передернуло.
— Что ты творишь? Надеешься на первокровь?! Она передается только от Пауля!
— Ты не сможешь говорить с Предметами, но болезнь ослабнет. Отцу же помог эликсир Мартина.
— Иона, ты меня пугаешь!
— А ты пугаешь меня. Ты замерзаешь, но молчишь. Выпей, пожалуйста.
Эрвин дернул кружкой, чтобы выплеснуть к чертям, но замер в последний миг. Кровь сестры — считай, ее жизнь. Невозможно вылить.
Он выпил судорожными глотками, ненавидя и себя, и сестру. Процедил:
— Впредь я запрещаю тебе рисковать собой ради меня.
— А я прошу: дай мне такое право. Неужели не заслужила?
В разграбленном Лиде нашлось несколько тысяч человек, готовых пойти за герцогом на бой. Неумелых, лишенных опыта, зато горящих ненавистью к Кукловоду. Но пешком никак не успеть в Первую Зиму, а лошадей во всем Лиде осталось только четырнадцать. Если быть точным, одиннадцать коней и три осла.
Ослы двигались без седоков. На них возложили особую роль: везти поклажу и Священные Предметы — два Перста и Голос Бога. Узнав про спасение Ионы, Шейланд может применить деконструктор. В первую очередь Шейланд уничтожит Перст Мартина, потому Иона решила применять только Перст барона, и при крайней необходимости.