Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Шрифт:
— А я и этой ночью карабкался. Отдохну и опять. Не скоро, а все же взобрался.
— Может быть, ты это на пик Сталина взобрался.
— Не улыбайся, на большую дистанцию могу…
Бывали у них и ссоры.
…В классе тишина. Слышно только поскрипывание перьев, вздохи. Голос Ивана Владимировича кажется Пете оглушающим и немного зловещим, когда математик, оттягивая редкие курчавые усики, негромко, но внушительно предупреждает:
— Не нервничайте и не торопитесь. Контрольную работу надо сделать хорошо. В примерах главное — не перепутать порядок действия. Работа пойдет в гороно…
Примеры-то
«Хоть бы повернул ко мне свои «стосвечовые», — возмущается Петя.
А время идет. Петя то и дело через приоткрытую дверь посматривает в коридор, на стенные часы в коричневом футляре, с острыми, как копья, черными стрелками. Поймав взгляд Пети, математик замечает:
— Ты, Стегачев, не сомневайся, часы эти авторитетные, Московского госчасзавода.
Румянец заливает Пете не только щеки, но и лоб и шею. Надо что-то предпринимать. Он решает, как выражались семиклассники, «послать депешу». Химическим карандашом Петя крупно написал на ладони: «Спасай, примеры зарезали!» — и быстро протянул ладонь Коле.
Букин еще сам не решил второго примера. Дорожа временем, он на «депешу» ответил «депешей»: «Не сбейся в порядке действия. Выйдет!»
У Пети, когда он прочитал эти слова, по спине пробежал холодок, авторитетные часы Московского госчасзавода запрыгали в глазах. Только в насмешку мог Николай Букин ответить ему назидательными словами учителя… Поступок Николая был похож на трусость и даже на предательство. Николай должен знать, что товарища в беде не оставляют… Эти мысли и высказал с возмущением Петя своему другу после урока.
В коридоре на Колю сразу набросилось несколько семиклассников. Его замкнули в живое, крикливое кольцо именно те ученики, которые обычно во время контрольных работ выходили из трудного положения с помощью «депеш». Часто моргая своими большими глазами, Коля удивленно слушал, как его ругали зажималой и сундуком.
— Тебе «депешу» давали? — спрашивали его.
Коля никак не мог понять своей вины. На уроке он так был занят размышлением над контрольной, что ни о чем другом не думал, и все же не успел решить одного примера.
— Ты что, Петечка, тонул в гавани, а я тебе руки не подал? — спросил Коля.
— А и в самом деле, что вы к нему пристали?
— Колька никому ничего плохого не сделал!
— Разойдитесь!
— Дайте ему дорогу! — заговорили другие семиклассники.
— Знаю теперь, какой ты друг, — сердито сказал Петя.
Коля вздохнул:
— Петечка, если я плохой товарищ, то на сборе отряда об этом расскажи. Только «депешу» не смывай. И я не буду смывать. — И, показав ладонь, Коля пошел готовить карты для урока по географии. На обратном пути его встретил Петя:
— Колька, «депеши» мы, конечно, смоем. На большой перемене сбегаем к вам и…
— Мылом, — подсказал Коля товарищу, который (это было очень заметно) чувствовал себя не совсем ловко. — Да, Петька, мама велела тебе передать, что в универмаге
— Обязательно одинаковые, — согласился Петя, и ссоры точно не бывало.
…У Пети и Коли давно есть общая тетрадь. Когда-то они в этой тетради рисовали тракторы — то колесные, то гусеничные. Тракторы неустанно поднимали широченные полосы колхозной зяби. Чаще всего трактористы, сидя за рулем, пели, а иногда, пригнувшись, смело смотрели вперед. Рисунки делал Петя, а Коля придумывал подписи. Под трактором, которым управлял веселый тракторист, Коля, недолго размышляя, написал:
Эй вы, кони, вы, кони стальные — Боевые друзья-трактора…Там, где тракторист сердито и дерзко смотрел вперед из-под низко надвинутой шапки, Коля сделал подпись:
«Ветер сильно дует ему в лицо: по всему видно — ноябрь месяц».
Но когда Петя дорисовал гусей, серым клином летевших высоко над степью, над тракторами и над красными вагончиками табора, Коля зачеркнул прежнюю подпись и сделал другую:
«Должно быть, это было в середине октября».
Год спустя в тетради появились полярные моря, ледоколы и краснокрылые самолеты, пробивающиеся сквозь снежные бури. На этих страницах друзья вели короткую переписку:
«Колька, мне до невозможности хочется быть таким, как товарищ Чкалов!.. А мама говорит: «Напрасно мечтаешь — почки у тебя воспалялись, ты подвержен простуде, зимой из насморка не вылезаешь».
«Петька, а ты закаляйся. Мы ж читали про Суворова, какой он был и какой потом стал…»
Рядом с самолетами, с длинными составами мчащихся поездов, рядом с рыбаками, отправляющимися на катерах и моторках в открытое море, теперь все чаще рисовал Петя желтые и обрывистые берега Азовского моря, синеющие рукава Дона, заросшие камышами. Над всем этим у него ярко светило полуденное солнце, и сады то цвели, то зеленели, отягощенные зреющими яблоками, грушами… Под одной из цветущих яблонь был нарисован старик в шляпе и в черном сюртуке. Лицо у него морщинистое, усталое и строгое. Он так взыскательно смотрел на сад, что не признать в нем Мичурина было нельзя.
«Коля, мама говорит, что мне лучше всего учиться на садовника. Чем плохо быть похожим на Мичурина?»
«Правильно. Ты будешь садовником, а я буду тут же на металлургии. Вместе на всю жизнь в родном Городе-на-Мысу. А в Москву мы будем ездить на совещания».
Записи в тетради оборвались гневным вопросом и грустным ответом на него:
«Коля, неужели фашисты и наш город захватят?»
«Петя, лучше об этом не думать».
Через несколько дней в класс вошел директор в сопровождении завуча Серафимы Николаевны. Директор был не в сером рабочем костюме, не в черном, который надевал в дни экзаменов и больших праздников, — сегодня на нем были солдатская гимнастерка и неширокие шаровары, заправленные в голенища низких сапог. Его сильно изменили не только наряд, но и коротко остриженные волосы.