Полдень синих яблок
Шрифт:
Завадский сморщившись слушал велеречивого политика. За столько лет работы он много повидал, маргиналов хватало во все времена. И он мог безошибочно вычислить о чем дальше пойдёт речь, не глядя в сценарий. Вот сейчас, например, всё сведётся к поискам национальной идеи. Любят почему-то политики это делать накануне выборов и благополучно забывать по их окончании. Но эфир был проплачен и приходилось выслушивать весь этот бред, словно сошедший со страниц журнала 'Вязание'.
– Интересно, и какой же рисунок вы соткали для себя, что привело вас к археологии?
– попытался он выправить разговор в нужное русло. Жёсткие
– Соткал его не я, - Пындя уверенно сидел на диване, держа на коленях сложенные в замок руки.
– Я только смог открыть его для себя. История эта очень запутанныя и весьма загадочная, как и положено быть таким историям - со множеством белых пятен. Всё началось с гребня.
– А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее. Не секрет, что самые удивительные и интересные открытия начинаются с пустяков. Если бы Пифагор не принял вовремя ванну, а яблоко не упало Ньютону на голову, неизвестно, сделали бы они свои открытия. Так как простая бытовая вещица изменила вашу жизнь?
– Нет, - Глеб Сергеевич помахал пальцем, - эта вещица совсем не простая. Этот золотой гребень принадлежал великой балерине Амалии Гнежинской. А подарен ей был никем иным, как последним российским императором Николаем Вторым. Об их романе ходили легенды. История эта невероятно трогательная, а для меня особенно. Ведь Амалия Фаддеевна - моя двоюродная бабка.
Зал удивлённо зароптал.
– Получается, я - единственный прямой потомок этого удивительного романа. Так что найти гребень и остальные сокровища балерины, спрятанные ею в начале революции, для меня - дело чести.
Завадский, одобрительно улыбаясь, кивал головой зрителям - вот, мол, как история закрутилась.
'Ох, уж эти мне русские фантазии на монаршие темы!' - думал про себя Игорь, внимательно рассматривая очередного авантюриста.
Особа, приближённая к императору совсем не походила на отпрыска благородных кровей - невзрачный, невысокого роста, с покатым лбом, гладким и чистым, как у младенчика.
– Если появляются самозванцы, значит, в России настало смутное время, - не сдержался Завадский и сам не понял, как произнёс это вслух.
– Не кажется ли вам..., - он не успел закончить фразу, как на табло сверху зажглась надпись 'Рекламная пауза' и микрофон в ухе разразился руганью.
– Завадский, ты что, с ума сошёл? Вылетишь с телевидения с волчьим билетом! У нас пропрезидентский канал! Они музыку заказывают, а ты им про смутное время! Совсем охренел? Мы, конечно, вырежем, - уже более дружелюбно забубнил голос, - но, боюсь, на пингвинов с оленеводами, - так телевизионщики между собой называли жителей Дальнего Востока, - проскочило. И моли Бога, чтобы никто не заметил!
– Почему меня никто не предупредил, что он потомок императора?
– зло спросил Игорь у невидимого редактора.
– Да он на каждом углу об этом кричит! Правда это или нет - вилами по воде писано. На работу надо вовремя приходить, тогда бы и ты знал!
– микрофон
Ну вот, стоит один раз опоздать, как сразу начинают тыкать, как слепого котёнка. Как же всё осточертело! Пойду реабилитироваться перед депутатом, а то надулся, поди, индюк думский.
– Не обижайтесь, Глеб Сергеевич, - Завадский присел на подлокотник массивного кожаного дивана, - просто нервы сдают. У нас в последнее время крутится столько царственных особ, диву даёшься! Конечно, есть искренне верующие в своё родство, но и проходимцев хватает. Столько насмотрелся.
Вид у Пынди был совершенно не надутый, а совсем даже наоборот. Девушки-редакторы, симпатичные, как на подбор, знали своё дело. Одна стакан свежевыжатого сока принесла, другая о чём-то весело щебетала, тыча пальчиком в сценарий, а совсем молоденькая гримёрша изящно припудривала высокий, с залысинами, лоб депутата.
– Да ничего, я понимаю, - выглядывая из-под ловко снующей по лицу кисточки гримёра, - довольно произнёс Глеб Сергеевич.
– А вы знаете, что я думаю? То, что происходит за кадром, надо показывать зрителям. Это гораздо интереснее, - подмигнул он.
– Один-один, - засмеялся Завадский.
Он почувствовал, как неприязнь к этому человеку стала сменяться симпатией и даже лёгкой завистью. Молодой, богатый герой, строящий блестящую карьеру, да ещё с такой родословной - он имеет весьма неплохие шансы стать первым лицом страны. Да к тому же, как оказалось, человек он бескорыстный.
– Но обо всём по порядку. Сегодня наш герой спас ценою собственной жизни людей, не на словах, а не деле доказывая настоящую любовь к своим избирателям, к своей стране, - продолжалась передача после команды 'Мотор', - а завтра, мечтает вернуть родному городу несметные сокровища его бабки - великой балерины. Итак, всё началось с гребня. Как вы узнали о сокровищах? Это фамильное предание? И что вообще представляют собой эти сокровища?
– засыпал Завадский гостя вопросами.
– Ну, во-первых, я ни в коем случае не хочу аппелировать своим происхождением. Имперских амбиций у меня нет. Я привык всего добиваться сам и расчитывать только на свои силы.
Взлетела табличка 'Овация', зал захлебнулся аплодисментами. Ничуть не смутясь, Пындя продолжал.
– Несколько лет назад, в Париже, со мной встретилась одна весьма пожилая пара. Когда-то они были дружны с Амалией Фаддеевной, которая, как известно, тоже до конца своих дней жила во Франции. Умерла она в полной нищете, но перед смертью открыла им тайну спрятанных сокровищ. Как оказалось, богатство, которое так влекло большевиков, осталось неразграбленным и преспокойно ждёт в тайнике своего часа. А это ни много, ни мало, драгоценности, брилианты, изделия Фаберже на сумму сотни миллионов долларов.
Зал ахнул и безо всякой таблички.
– Так вам известно место?
– Завадский напрягся. Он почувствовал, как вспотели ладони. Зрители боялись пошевелиться, чтобы не прослушать заветные слова. Даже перегретый софитами воздух, казалось, начал источать тот неповторимый запах предвкушаемого богатства, который чувствуют истинные кладоискатели.
– Известно, - прищурившись, улыбнулся Пындя. И выдержал длительную паузу. Тишина достигла своего апогея, как затихает природа в ожидании катаклизма.