Полемика Хабермаса и Фуко и идея критической социальной теории

Фурс Владимир

Как Вебер признавался в своей “немузыкальности” в вопросах религии, так можно, считает он, говорить и о “немузыкальности” критической теории хабермасовского образца в плане межкультурных различий, что значительно снижает ее продуктивность в современной ситуации. В этой связи правомерно ставить вопрос о дальнейшем развитии проекта критической теории за счет использования концептуальных ресурсов, наработанных в других традициях. Прежде

всего, имеется в виду постструктуралистская теория, правда, отмечая значение концепции Фуко, Кэлхун предпочитает использовать идеи Бурдье в силу их большей “социологичности”. Критицизм должен сохранять социально-теоретическую обобщенность постановки вопроса с чувствительностью к феноменам различия и многообразия. Принципиально важной в этой связи Кэлхун считает наработку исторически специфичных генерализаций силами социологии. При таком подходе критическая теория сможет учесть перспективный характер своих обобщений и исторический контекст собственного возникновения [49] .

49

Calhoun C. Critical Social Theory. P. 10–11.

Критическую теорию, резюмирует Кэлхун, следует рассматривать не как “школу”, а как определенный режим интеллектуальной деятельности, который предполагает осуществление критики в четырех смыслах: в первую очередь, это критическое столкновение теоретика с современным ему социальным миром, которое исходит из убеждения в том, что существующее положение дел не исчерпывает всех возможностей, и открывает позитивные перспективы для социального действия. Критическая теория осуществляет “де-натурализацию” реалий социального мира. Во-вторых, необходима критическая рефлексия на исторические и культурные условия (как индивидуальные, так и социальные), от которых зависит интеллектуальная деятельность теоретика. В-третьих, осуществляется постоянная постановка под вопрос ключевых категорий и концептуальных каркасов, используемых самим теоретиком, и раскрытие их исторического характера. В-четвертых, необходимо критическое столкновение с другими версиями социального объяснения, которое не только устанавливает их сильные и слабые стороны, но раскрывает их перспективный характер (обусловленность неявными предпосылками), обогащая тем самым наше видение вещей [50] .

Эту сводную характеристику “критики”, данную Кэлхуном, вполне можно рассматривать и как определение параметров “слабой” теоретической позиции, без которой критика утрачивает определенность.

50

Calhoun C. Critical Social Theory. P. 35–36.

Итак, полемика Хабермаса и Фуко воистину явилась той “языковой игрой”, в которой возникла и эволюционировала идея критической социальной теории в 80-90-х годах ХХ века. Едва ли уместно завершать выполненную реконструкцию каким-либо обобщением о “сути” интересующей нас социально-философской стратегии — это противоречило бы заявленной в начале дескриптивной установке исследования. Сделаем лишь два замечания: во-первых, именно привязка к рассмотренной “контроверзе” позволяет четко специфицировать критическую социальную теорию в туманности современного критического дискурса (определить детерминанты возникновения, тематические приоритеты, основных представителей и т. п.). Во-вторых, материалы полемики об оптимальной модели социально-философского критицизма еще раз доказывают: речь идет не об эволюционном продолжении и не о новой исторической форме Франкфуртской школы, а о принципиально новом явлении. Можно говорить лишь о конгениальности с общей идеей “критической теории общества”, т. е. о подобии ключевых установок при принципиальных различиях в их интерпретации и содержательном воплощении. Вместе с тем, соотнесение с Франкфуртской школой в работах современных критических теоретиков носит систематический характер и, таким образом, является существенным. По-видимому, это соотнесение (осуществляемое, главным образом, в режиме размежевания и пересмотра основных положений) служит академической идентификации новой интеллектуальной стратегии. Возникнув в ответ на современные вызовы, через отсылку к старому проекту она получает “имя”, определяющее ее эпистемическое своеобразие (а значит, и обозначающее ее “законное место” в поле академической деятельности). Впрочем, следует отметить, что, при всей условности этого имени, старая франкфурская общая “критической теории” оказалась не только адекватной, но и весьма продуктивной формой для нового содержания.