Полет ласточки
Шрифт:
— Эй ты! Придурок с придурочным именем!
— Я?
— Ты, ты, как там тебя зовут?
— Штанга.
— Из-за этой железки?
— Да.
— Молодое поколение начисто лишено воображения. В этом ваша беда. Вы ж ничего не делаете. Только пялитесь в телевизор.
— Нет, я — нет, — стал оправдываться Штанга, — я выбросил наш единственный телевизор с балкона. На полицейскую машину. Вот он свидетель…
— Так и было, — подтвердил Мао.
— А тебя как зовут?
— Мао.
— Почему?
— Не знаю. Иногда я говорю «мао», но сам не знаю, почему.
Малыш безутешно скрестил
— Мир, который вы создаете, не имеет права на существование, — заключил он своим тоненьким голоском, посмотрев на обоих как на щенят глазами, полными жалости. — Разбейте тут все.
Штанга посмотрел на своего командира взглядом смиренного исполнителя неумолимой воли судьбы. Потом взял брус, занес его над раковиной и разбил ее на мелкие куски. Эмилиано смотрел на осколки керамики, быстро осыпающиеся в поднявшейся вокруг пыли, и думал о своей ласточке. Он мог спасти ее. Он мог кого-то спасти. Или что-то? Ласточка — это кто-то или что-то? Не важно. Важно, что он знал, что надо делать.
— Стойте.
Эмилиано вынул из кармана бабушкину булавку и протянул кулак Малышу:
— Это твое.
Малыш кивнул. Поднял руку и остановил разрушение. Потом той же рукой взял булавку и положил туда, где до этого были деньги.
— Ты хороший мальчик, — сказал он, положив на плечи Эмилиано жирные пальцы. — А теперь исчезни. Я не хочу тебя видеть.
И больше ни слова.
Как будто восемнадцатилетний парень и вправду может навсегда уйти из места, в котором он вырос. Вот так вдруг. Это было невозможно, но Эмилиано знал, что это единственное, что он может сделать.
— Извини, что я не ответила, я была на велосипеде, не слышала звонка. Я потом перезвонила. И на этот раз не ответил ты.
В голосе Греты звучала искренняя радость. Она была счастлива слышать его. Все остальное не имело значения.
— Ничего страшного. Как ты? — с деланым спокойствием спросил Ансельмо.
Грета предпочла не вдаваться в подробности. День был не из лучших, и потом, когда Ансельмо не ответил на ее звонок, снова вернулся страх, тот, который кричал внутри. Кричал так, что она едва сдерживалась. Ей и сейчас еще было тяжело, но она вспомнила наказ Эммы, прогнала панику и выставила на ее место самую непринужденную и веселую интонацию, на какую была способна:
— Я звонила, чтобы сказать, что мы нашли владельца булавки.
Булавка. Ансельмо совсем забыл о ней.
— Его зовут Малыш, — продолжала Грета, — думаю, он один из местных. Из тех, что рулят.
— Он мне не нравится.
— Мне тоже.
— Мне кажется, это очень опасно. Давай разберемся во всем этом вместе.
Вместе?
Значит, он возвращается!
Грета собрала все свои силы, чтобы не спросить, когда он будет в Риме.
— Я вернусь завтра.
Страх исчез. И Грета не могла больше ни сдерживаться, ни притворяться:
— Во сколько?
— Не знаю, наверное вечером.
Она представила, как поедет встречать его на вокзал с полным велосипедом цветов. Белые лилии.
— Я позвоню тебе, когда куплю билет. С этого номера. Я потерял сегодня свой телефон в парке, — соврал Ансельмо, сам не зная зачем.
— Досадно…
— Грета, мне тоже досадно, но я не могу сейчас сказать тебе точное
В голосе недовольство. Скорее даже раздражение. Но почему?
— Нет, ты не понял. Я говорю досадно, что ты потерял телефон.
— А, понятно.
Он замолчал, как будто молчанием можно было исправить прежнее недовольство и раздражение.
— Ну, тогда… спокойной ночи, — поспешила закончить Грета.
— Спокойной ночи. До завтра.
Неловкое молчание в обеих трубках. Потом короткие гудки.
Он остался один среди черноты и зелени, которые смешивались в воде под мостом. Она — с белым волком.
— Слышал? Он возвращается завтра.
Грета поделилась радостью с залатанным зверем и только тогда поняла, что она ничего не сказала Ансельмо про Эмилиано. Про то, что он теперь все знает и что вернуть дневник будет еще труднее. Она не слишком расстроилась. Ведь они будут разбираться во всем вместе. И обязательно разберутся.
Тот, кто бежит
— Я пошел.
— Куда? — спросил Мао.
Эмилиано молчал, и друзья поняли, что им лучше убраться, пока не поздно.
— Тогда до встречи… — попрощался Штанга, — там еще эти две тысячи…
Командир скрестил руки на груди. Ему дела не было до этих двух тысяч.
— Мао, — сказал Мао с вопросительно заискивающей интонацией, но Эмилиано его не слушал.
Штанга и Мао обменялись недоуменными взглядами. По-хорошему, Эмилиано должен бы был их наказать за то, что они раскрыли его логово. И потребовать деньги и товар. А ему, казалось, на все наплевать. Как будто он уже ушел. Друзья приняли все это как дар судьбы и тихо скрылись за залитым солнцем порогом гаража. Эмилиано проводил глазами их силуэты, пока они не слились с серым асфальтом улицы.
Потом взял все деньги, которые у него были. Много денег. Сунул их во внутренний карман куртки и медленно застегнул молнию, оглядывая отцовский гараж. Осколки раковины, пыль и ласточка. Чем питаются ласточки? Если он не узнает это в ближайшие часы, птица умрет от голода. Эмилиано выбрал картонную коробку, в которой ласточке будет просторно, проделал мотоциклетным ключом два отверстия и положил внутрь тельце, покрытое черными перьями. С картонной коробкой под мышкой он вышел из гаража. Он шел быстро, как человек, который сбегает и не хочет, чтобы его видели. Сел на мотоцикл и поставил коробку перед собой, чуть прижав ее ногами. Эмилиано ехал медленно. В коробке был хрупкий груз, который заставил его обращать внимание на дыры в асфальте, на слишком крутые повороты, на спуск с Корвиале и… на козу, которая щипала траву.
Эмилиано затормозил, решив, что ему показалось. Нет. Вот она. Коза. Пасется среди кустов на разделительной полосе. Покажет белую морду, схватит несколько листьев желтыми зубами и снова прячется в кустах. Одно из двух. Или Корвиале превратился в сад Белоснежки с козочками, ранеными птичками и веселыми цветочками, или с ним происходит что-то неладное. Он слышал, как о чем-то таком как-то рассказывал Мао, который однажды проглотил таблетки вместо того, чтобы продать их. Просто попробовать, говорил он. Эмилиано всегда считал, что это худшая мысль из всех когда-либо приходивших в голову Мао. Сам он никогда не прикасался к этой гадости, и, как показал опыт, правильно делал.