Полет ласточки
Шрифт:
Она увидела его и остановилась как вкопанная. Она задыхалась от быстрого бега, по щекам катился горячий пот, на шее горела яркая полоска от сорванной цепочки. У него в руках была книга с летящей ласточкой на обложке, а рядом на скамейке картонная коробка. Что-то в этой картинке не складывалось. В мотоциклисте было что-то загадочное. Таинственное. И вопреки его желанию — интригующее.
— Эмма, подожди, — раздался вдалеке тоненький голосок.
За ее плечами возникла еще одна фигура: девочка на велосипеде, похожем на игровой автомат. На раме —
— Неужели ты остановилась?! Я больше не могу, пойдем домой, пожалуйста, а? — простонала Лючия.
— Да, пойдем домой.
— Чип, — громко и настойчиво прощебетала голодная ласточка.
— Что у тебя в этой коробке? — спросила Лючия.
— Нас это не интересует, — сказала Эмма, хватаясь за руль велосипеда и разворачивая его к дому.
— Там птица! — угадала ее подруга. — Ты нашел ее? Ты спас ее? Как она?
Лючия оставила велосипед Эмме и бросилась к коробке.
— Чип, — сказала ласточка.
— Видишь? Я ей нравлюсь.
— Не трогай ее, — грозно предупредил Эмилиано.
Он посмотрел Лючии в глаза. Она наконец узнала его и испуганно попятилась назад к Эмме:
— Ты ведь… Что ты здесь делаешь?
— Читаю.
Эмма и Лючия настороженно посмотрели сначала друг на друга, потом по сторонам. Вокруг было много других людей. Парочки, прогуливавшиеся за руку, родители с колясками, собаки с хозяевами. Все как всегда. В общую картину не вписывался только Эмилиано. Эмма собрались с духом и выпалила:
— А ты не можешь читать где-нибудь в другом месте?
— А что? Ты себе уже и Тибр купила?
— Да, хочешь украсть его у меня? Чтобы приложить к телефону и цепочке?
Она была красная от гнева. И очень красивая.
— Ничего, папа тебе все это снова купит.
Эмма выпрямилась как пружина, протянув руки к книге. Ей хотелось разорвать ее на мелкие кусочки и выбросить в реку. Этому кретину нечего будет читать, и он уберется восвояси. Лючия попыталась остановить ее, но Эмма с легкостью вырвалась. Потеряв равновесие, Лючия упала, рядом с ней упал велосипед. Эмилиано вскочил с места, чтобы увернуться от атаки. Эмма рухнула на коробку всей тяжестью своего гнева и продавила ее.
Все трое не сводили глаз с картона. На светло-коричневой крышке появилось маленькое красное пятно. Лючия расплакалась:
— Ты убила ее!
Эмма в ужасе шагнула назад, как человек, который бежит от землетрясения, крошащего землю под ногами. Эмилиано не сдвинулся с места и, наклонив голову как при молитве, все смотрел на красный цветок на картоне, пока он не перестал распускать свои кровавые лепестки.
Потом поднял глаза на дрожащую от испуга Эмму:
— Теперь мы квиты.
Музыка
Все
Все не против воли. Все не навсегда.
Что-то бывает в шутку, но все равно всерьез.
Что-то бывает понарошку, но хочет быть
по-настоящему. Что-то бывает для забавы,
забава оказывается жестокостью. Все стремится
к равновесию. Равновесие бывает только
в движении. Как на велосипеде.
Все, что не движется, падает.
«Все, что не движется, падает», — прочитал Ансельмо в дневнике Дзено и фыркнул.
Никакого ответа в этих странных строчках не было. И поезд почти приехал. Грета ждала его на вокзале. Пару часов назад ее голос в телефоне звенел от счастья. От ожидания праздника. Она была прекрасна как роза, и каждый день, проведенный с ней, был праздником. Так сказал старый посланник. Который отказался от дара видеть ради этого праздника. Слепого праздника под тусклыми небесами, без полосок света, без движения.
Поезд постепенно замедлял бег. «Вокзал Термини. Конечная», — объявил записанный на пленку голос.
Обратный отсчет, пять минут до столкновения. Римские окраины катились навстречу этому моменту слишком быстро. Все неумолимо неслось вперед, к жадной пасти вокзала, все сметалось грозовым потоком воздуха.
Пассажиры вышли из поезда, и их подхватил ледяной порыв ветра. Они пошли по платформе, стянув на груди пиджаки и опустив глаза в землю, чтобы защититься от жестокого вихря пыли. Все, кроме Ансельмо. Его глаза изучали облака. Такие далекие от веселой музыки вокзальной суеты.
— Ты что-то видишь? — спросил Гвидо.
— Да, — радостно ответил сын.
— Я тоже.
Ансельмо опустил взгляд и увидел Грету. В самом конце перрона. Она стояла, прислонившись к большой серой колонне, и держала в руках белый цветок. Она искала его глазами, сжимая стебель, как штурвал посреди бурного людского моря. И не находила.
— Я жду тебя дома, — сказал Гвидо и быстро пошел вперед.
Ансельмо попрощался с ним, приложив раскрытую ладонь к груди, словно в знак благодарности.
Когда он снова посмотрел вперед, Греты не было. Он подошел к серой колонне, ища ее глазами, которые как бильярдные шары перекатывались по огромному пестрому полотну вокзала.
— С возвращением! — радостно воскликнула Грета, выныривая из-за колонны.
Красивая. И счастливая.
Она протянула ему лилию, которую прятала за спиной, и он сделал вид, что не видел ее раньше.
— Это мне?
Ненужный вопрос, но ароматный, как протянутый ему цветок.
— Да. Тебе нравится?
— Ты мне нравишься больше.
Ансельмо взял цветок и прижал к себе Грету. Он поцеловал ее, вдыхая сладкий запах лилии, пенившейся на прибрежной полосе грустных мыслей. Это будет его последний поцелуй, потом он навсегда вернется глазами в небо. Но сейчас его глаза были закрыты. Сейчас они еще вместе.