Полёт шмеля
Шрифт:
— Уголовное дело имею в виду, — откашливаясь, надсадно воплю я. — Об избиении.
— Не понимаю вас, — с прежним хладнокровием отвечает Евгений Евграфович. — Что за избиение? При чем здесь ваш покорный слуга?
— При том, тварь! — снова не выдерживаю я. — При том, что это ты, тварь! Ты!
— Буйная какая у вас фантазия, — слышу я в трубке голос василиска. Сказочный змей убивал своим взглядом, но, умей он говорить, убивал бы, несомненно, и голосом, и был бы у него вот этот голос — Евгения Евграфовича. — Вижу, что с поэтом имею дело. Можно сказать, убедили
Срывающееся у меня с языка новое «Тварь!» звучит уже в пустоту. Евгений Евграфович отсоединяется, и трубка принимается жалить мне ухо короткими осиными сигналами: пи-пи-пи-пи-пи… Сгоряча я перезваниваю, но василиск уже отключил телефон. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Перезвоните позже», — приветливым женским голосом отвечает мне телефонный робот.
Я закрываю глаза, но теперь не ложусь на руль, а наоборот, откидываюсь головой назад, на подголовник. Мне нужен кто-то, кто может выйти на моего бывшего армейского сослуживца. В крайнем случае, просто дать его координаты. И срочно, срочно! Ведь моих обязательств, как выразилась эта тварь, с меня никто не снимал.
Пролетающие мимо машины обдают меня мгновенно нарастающим и так же мгновенно истаивающим звуком своих моторов. Одна из машин вместе со звуком движения оплескивает меня и звуком рвущейся из мощных динамиков музыки. Кто-то слушает, опознаю я чуть погодя, когда машины уже и след простыл, старую, но и сейчас еще довольно популярную песню Райского в его характерном самоличном исполнении.
«Райский!» — тотчас, одним сплошным восклицательным знаком, вспыхивает у меня в мозгу. Если даже мой армейский сослуживец для него недосягаем, Райский точно знает, через кого к нему подобраться. Где он только не пел, в каких только домах не бывал.
Я открываю глаза, отрываю голову от подголовника и лихорадочно принимаюсь листать в мобильном записную книжку. Только окажись в Москве, молю я про себя, только в Москве, не в отъезде…
Райский оказывается в Москве. И он сегодня свободен, свободен, как птица, никому ничего не должен, по коему поводу сидит в своем загородном доме и бухает.
— Что такое, что за спешка, о чем тебе поговорить? — отвечает он плывущим голосом. — Подъезжай, конечно, но только бухать. Я сегодня как птица. Согласен со мной летать?
Я, естественно, соглашаюсь. Там будет видно, на месте, как оно все сложится. Главное — встретиться. И незамедлительно.
Я даю с места такой газ, что у меня глохнет мотор, как у водителя, впервые севшего за руль, и мне приходится заводиться повторно.
Райский, выясняется, когда я наконец оказываюсь у него в доме, бухает не один, в чем я и не сомневался, а в компании не с кем иным, как с Савёлом. Приятная неожиданность.
— Лё-оня! — поднимается мне навстречу Савёл, когда я в сопровождении Райского появляюсь в гостиной, где они расположились. — Рад тебя видеть! Давно уж не видел! — Савёл доброжелателен, так весь и распахнут навстречу мне.
Но я не верю в его доброжелательность и распахнутость.
— И я тебя давно не видел, — довольно сухо отвечаю я ему, пожимая его руку. — Ровно столько, сколько и ты меня.
— Вот трое нас — как раз то что надо, чтобы бухать, — чугунно опускаясь на стул, изрекает Райский. — А то мы с Савёлом вдвоем… хорошо, Лёнчик, что приехал. Молодец.
— Инок мне тут, — говорит Савёл, называя Райского тем его прозвищем, образованным от имени Иннокентий, которое позволено использовать лишь самым близким, — пока ты ехал, рассказывал, как вы познакомились. Неужели в очереди за Достоевским?
— Да, я сейчас, пока ты ехал, рассказывал, как мы познакомились, — с удовольствием подтверждает Райский. — Помнишь, как мы с тобой познакомились?
— Еще бы, — отвечаю я. — Благодаря тебе имею все тридцать томов. У тебя там в «Доме книги» какой-то блат водился.
— Вот! Благодаря мне — тридцать томов Достоевского! — восклицает Райский. — А что имею я благодаря тебе?
Я не нахожусь что ответить. Мне нечего поставить себе в зачет столь же весомо материальное. Ничего, кроме дружбы. А она в первые годы после знакомства была очень тесной, и как-то раз, уйдя от очередной жены, Райский прожил в моем доме месяца три.
Спасает меня Савёл.
— Это я благодаря Лёне имею, — говорит он. — Не его бы «Стрельцы» в свое время, нам бы такой фарт не привалил. Как эта «Песенка» пошла, паровозом нас потянула!
Странно, с чего это он нынче ко мне так добр? Непохоже на Савёла. Я припоминаю: Паша-книжник толковал что-то о моем договоре с Савёлом на эту песню, но вспомнить, что именно он говорил, не удается — Райский требует выпить в честь моего прихода.
Пьют они водку — Райский, когда бухает, употребляет только ее, и в мою рюмку, естественно, наливается она же. Протестовать, ссылаясь на то, что за рулем, бессмысленно, и мне не остается ничего другого, как понести рюмку ко рту. Хорошо, что Райский уже в той кондиции, когда не видит, что я лишь пригубливаю. Савёл же и сам такой и, увидев, как я обошелся с водкой, хитро подмигивает мне.
— У меня к тебе разговор, — говорит он. — Очень хорошо, что приехал. Я тебе собирался днями звонить.
— Потом. Не сегодня, — отмахиваюсь я. — Давай в самом деле по телефону.
Я жду момента, когда можно будет переговорить с Райским о Жёлудеве, чуть не час. Я не большой интриган, но ясно же и дураку, что поле под посев должно быть вспахано. Имя Жёлудева всплывает в нашем трепе не без моего усилия, однако в своем знакомстве с ним Райский признается собственной волей. По его словам получается, что они чуть ли не парятся вместе в бане и регулярно пьют водку — вот как мы сейчас.