Полёт шмеля
Шрифт:
— Приличный туалет, — первые слова, которые произносит, подходя ко мне, Костя. — Чисто, все работает, ничего не подтекает. Не хуже, чем в Германии.
Он теперь очень многое поверяет Германией, сравнивает и сопоставляет. И, к моему огорчению — а в таких случаях неизбежно становишься махровым патриотом, — не часто эти сравнения оказываются в нашу пользу.
— Пока ты там занимался сравнением, — информирую, в свою очередь, я его, — тут мимо меня пробежала Гремучина.
— И? — с интересом вопрошает Костя.
— Что «и», — отвечаю я. — Пожалела, что «памятники» недобили.
— Иди ты! — неверяще
— Как ты, что туалет приличный, — не прощаю я ему его неверия.
И вижу в этот момент шествующего через фойе Евгения Евграфовича со своей стервой-женой, держащей его под руку. Толстоплечая, широкогрудая, бесшеяя, вся в украшениях, как маршал Великой Отечественной в орденах, жена Евгения Евграфовича держит его под руку так, будто ведет добычу, а в движениях Евгения Евграфовича, в том, с какой предупредительностью выгнул кренделем руку, чтобы жена могла именно вести его, — затаенный страх оказаться не по вкусу подстрелившей его охотнице.
Вот и мой работодатель, говорю я Косте, незаметно указывая на Евгения Евграфовича движением подобородка.
Уже неделя, как я отдал Евгению Евграфовичу нашу с Костей работу. И с той поры от него ни слуху ни духу. И ладно бы, Бога ради, с какой стати он должен мне звонить и докладывать, как она у них там воспринята, но со мной до сих пор не заключено договора! И вот теперь наконец это начинает меня тревожить. Нет договора — нет оплаты, а мы с Костей, хотя и пахали на галерах не ради денег, все-таки рассчитываем на гонорар, и нетерпение наше день ото дня нарастает. Костя, собиравшийся прежде уехать на следующий день, как работа будет закончена, остался, и я прекрасно понимаю его: конечно же хочется получить причитающееся тебе на руки поскорее, а не когда-то там. Деньги любят не только счет, но и свое место.
Евгений Евграфович замечает меня. Я ступаю ему навстречу, оставив Костю, и мы сходимся.
— Где Райский, там все знакомые лица, — произношу я со сдержанно-тонкой светской улыбкой. — Рад видеть вас. Добрый вечер, — кланяюсь я его жене.
Руки Евгению Евграфовичу я не протягиваю. Что из того, что по возрасту он годится мне в сыновья, — старший в наших отношениях он, и право решать, здороваться нам за руку или нет, за ним. Евгений Евграфович полагает необходимым обойтись без рукопожатия.
— Да, здравствуйте, — говорит он мне, продолжая держать руку угодливым кренделем, чтобы его главнокомандующая продолжала опираться на нее.
Главнокомандующая на мое приветствие то ли отвечает мне, то ли не отвечает — не поймешь, взгляд ее устремлен куда-то мимо моего уха, и весь вид ее — недовольство непредвиденной остановкой посередине фойе. И вроде бы Евгений Евграфович уже готов, следуя молчаливому понуканию жены, двигаться дальше, но осаживает себя.
— Э-э, — тянет он, словно что-то припоминая. И припоминает: — Хорошо, что встретились, как раз собирался вам позвонить. Есть новости. Надо встретиться обсудить. Давайте позвоните мне завтра, прямо с утра.
— Что-то не в порядке? — спрашивает меня Костя, когда я возвращаюсь к нему.
Что-то не в порядке, это точно. Если бы Евгений Евграфович приглашал меня для подписания договора, он бы так и сказал. Во всяком случае, это были бы не просто «новости», а «приятные».
— Поживем — увидим, — с нарочитой небрежностью отвечаю я Косте.
Но внутри меня уже поселилось противное тревожное чувство и отравляет мне жизнь. Райский в ударе, четыре его октавы, хотя голос у него, разумеется, уже не тот, что даже и десять лет назад, все же при нем, зал полон и неистовствует, — я не воспринимаю ничего. Всё словно сквозь вату, ни завестись, ни проникнуться. И когда концерт заканчивается, вместо того чтобы пойти к Райскому за кулисы, как бы следовало, сказать ему хотя бы пару приятных слов, я с Костей вытекаю из зала в общей зрительской толпе на улицу.
И утром я встаю с этим же чувством отравляющей тревоги.
Евгений Евграфович, к моему удивлению, предлагает мне встретиться не у грота «Руины» под Средней Арсенальной, как то уже стало обычаем, а в «Брюхе Москвы», в этом подземном магазине на Манежной.
— Давайте там же, где мы были, в том же кафе, — говорит он. — Кто придет раньше, покупает кофе на обоих. Идет?
Я хочу приехать раньше него, чтобы поставить его, а не себя в положение обязанного, и мне это удается. Когда он появляется около загородки, внутри которой стоят столики, я уже за столом и капучино в пластмассовых стаканчиках, вознеся над своей горячей пучиной сугроб сливок, вожделеет, когда с него снимут пробу.
Сегодня Евгений Евграфович в делового кроя темно-синем двубортном костюме, хотя и этот деловой стиль не лишен художественности: двойная, узкая и чуть пошире, белая полоска в контраст крою придает костюму вид даже и некоторой фатоватости.
— Вот хорошо, что вы уже здесь, — говорит он, подходя и отодвигая от столика стул. — А то мне совсем некогда. Вырвался на минутку. Спасибо, что взяли кофе.
Словно не он же сам и предложил сделать так.
— Помилуй Бог, — произношу я дежурно.
— Ну да, Бог-то помилует, Бог-то милостив, — приговаривает Евгений Евграфович, устраиваясь за столом. — Бог милостив, а государева служба… государева служба таких понятий не знает, чуть что — и на плаху, чекрык по белой шее…
— Я весь внимание, Евгений Евграфович, — говорю я, снимая пробу с кофе.
— Ух ты, горячий! — восклицает Евгений Евграфович, вслед за мной отпивая из своего стаканчика. Делает еще несколько глотков, уже молча, и с особой сосредоточенностью отодвигает от себя стаканчик, откидывается на спинку стула, а руки сцепляет перед собой на столе замком. — Перестарались, Леонид Михайлович, — исходит затем с его языка. — Увлеклись. Заигрались. Потеряли чувство меры.
— Но вы же сами говорили… — начинаю я, он меня перебивает:
— Я помню, что я вам говорил. Но революционного пафоса я от вас не требовал.
Он делает паузу, со всей очевидностью ожидая некоего моего вопроса, и я задаю его:
— И что из всего это следует?
— То, что договора с вами заключено не будет. Это первое.
— А второе? — спрашиваю я, заставляя себя не сжать свой стаканчик с капучино так, чтобы он хрустнул и все его кофейное содержимое — наружу.
— Второе, — тотчас и охотно подхватывает Евгений Евграфович, — вы вообще больше с нами не сотрудничаете.