Полет в глубину

Колюмбов Жорж

* * *

Встречать Торика было некому. И рассказать об испытанном тоже некому. Это понятно. Но почему правая рука слегка побаливала, словно после ожога? Получается, какие-то события или переживания при погружении могут оставлять вполне реальные следы? Такого еще не случалось.

Опасная штука, но, пожалуй, это даже круче, чем рубиться в DOOM! Так вот ты какой, прощальный подарок Зои, незамеченный и неоцененный вовремя. М-да, как-то нелепо все у них с Зоей получилось. Да еще эта никчемная скомканная салфетка расставания, когда не знаешь, что сказать, чтобы не сделать еще хуже.

* * *

Он

все-таки придумал, кому можно позвонить. Секрет оказался прост: тому, кто знал его задолго до всех этих историй с работой, с учебой, с прибором. Курбатову, ударнику из их школьной группы. Уже после школы Торик однажды попытался сходить к ним на репетицию, Семен помог, но тогда все вышло не очень хорошо: музыка новой волны его откровенно напугала, оттолкнула. Может, зря? Может, надо было все-таки поддерживать связь со своей бывшей группой?

— Борис, это ты? Привет!

— Кто это? — такое знакомое хлюпанье носом! — А, Толян, ты, что ли? Привет, пропажа! Сколько лет, сколько зим!

— Да уж, лет много, а зим еще больше…

— Как это? Опять мне зубы заговариваешь?

Торик прямо-таки увидел мысленным взором, как Боря улыбается и в шутку грозит ему пальцем.

— Ну, ты че-как? — привычно спросил Боря, словно ничуть не изменился за эти двадцать лет.

— Да нормально, — отмахнулся Торик. Неужто рассказывать все, что с ним за это время приключилось?

— Играешь? — спросил Борис о главном, что их связывало. И Торик тут же понял, что спрашивает он не про DOOM, а про участие в какой-нибудь группе.

— Нет, я так и не нашел себе ансамбль.

— Угу, и к нам не пошел. А мы там тогда почти все собрались — и Семен, и Лика, и Ярик, ну и еще пара-тройка ребят. Не жалеешь?

— Жалею, — честно ответил Торик, — а вы до сих пор играете?

Трубка помолчала.

— Как сказать? — Борис опять длинно шмыгнул носом. — Семен вроде завязал. Говорит, жена, дети, то, се. Лика в Москву уехала. Герка теперь такой важный стал, не подступись, какой-то бизнес-шмызнес у него.

— А ты?

— А мы с Яриком… — он снова помолчал и сплюнул. — …три дня в неделю наяриваем в одном ночном клубе. Но там… тебя лучше туда не приглашать. Я понимаю, ты свой человек и не сдашь, но… там такие дела, что…

— Меньше знаешь — крепче спишь?

— Во-во! Тот самый случай.

— Не стремно там играть-то?

— Ну… как сказать… Так-то нас не трогают. У них свои дела, у нас — музыка. Но это все…

— До поры? — подсказал Торик.

— Во-во. Не угадаешь, когда на кого нарвешься.

— Ясно. А что играете?

— Да все подряд. Кто платит, тот и… Ну, сам знаешь. Какой-то смурной блатняк играем. Иногда рок, даже металл, Ярик хорошо воет в микрофон и еще умеет страшным голосом хрипеть, телкам нравится. Ну, когда на ногах держится.

— Сильно пьет?

— Да нет, пил бы еще ничего, тут другое…

— Понятно.

— Но знаешь, что странно? При всем при том, он до сих пор пишет новые песни!

— Значит, все-таки талант.

— Да мало ли у кого талант! Он, похоже, еще и живучий, зараза!

Глава 17. Эскапизм

…Серый, как пепел, кот Кеша сидит на заборе и тщательно вылизывает свой бок. Я завороженно смотрю, как ловко он держит равновесие. Тем временем по ту сторону забора слышатся уверенные

шаги, на кота опускается мужская рука — все остальное скрыто — и слегка треплет его по шейке. Одновременно раздается приглушенное «Кефулик!», и я понимаю, что это Андрей. Нет, он прекрасно выговаривает все буквы, но к коту почему-то обращается именно так. Может быть, он перенял эту форму от своей мамы, тети Тани, но стесняется просто повторить ее? Чтобы никому не показалось, что он слабак и слюнтяй? Он очень старательно следил, чтобы никто уж наверняка ничего такого о нем не подумал, иногда из-за этого даже грубил или кричал. Он открывает ворота и входит во двор. Крепкий, сильный и до ужаса реальный. Я-наблюдатель не могу представить, что он умер больше десяти лет назад, не дотянув даже до сорока.

Я сижу на скамейке напротив Гнезда — дома бабушки Софии в Кедринске — и только что читал, но сейчас отвлекся.

— Андрей! — выглядывает из окна тетя. — Заходи, обедать будем.

— Хорошее дело, — невнятно бурчит Андрей, но она его не слышит. Потом обращается ко мне. — Пошли, что ли? Обед ждать не любит.

Я-наблюдатель не помню, чтобы он так говорил. Но если это записано в глубине моей души, значит, так оно и было. Мы проходим в дом, рассаживаемся, тетя несет миски с супом, а ложки и хлеб уже приготовлены. Андрей начинает есть, но при этом как-то странно подергивается. Тетя Таня тоже подскакивает и носится в темпе, совершенно несвойственном ее возрасту и статусу. Когда из комнаты вприпрыжку появляется бабушка София, я уже понимаю: здесь что-то не так, а ложка у меня в руках движется все быстрее. Я не успеваю осознать, как миска вдруг исчезает, на ее месте оказывается тарелка с картошкой, но и она не задерживается, а стремительно пустеет. Я уже не могу разглядеть своих рук — так быстро они движутся.

Мир сошел с ума? То есть я-наблюдатель примерно представляю, что происходит, но ничего не успеваю осознать. Я-участник сижу на табуретке за столом, как приклеенный, а вокруг стремительно появляются и исчезают люди, блюда, коты, горшки с цветами и тазики с ягодами для варенья, коробочки с лекарствами, пролетела пулеметной очередью сотня спичечных коробков, мельтешат какие-то книги, мешочки с мукой или…

Нет, не могу разглядеть, все так мелькает, теперь к этому добавляется еще и мигание — день-ночь, день-ночь. Люди и предметы стали совершенно неразличимы. А, нет! Вон тот горшок с шариком-кактусом никуда не девается, правда, все время ползает по столу туда-сюда, да еще сам стол стоит нерушимой твердыней среди этого зыбкого мигающего мира без единого человека в нем. Мигание становится невыносимым, и я… нет, не закрываю глаза — их здесь нет — я отворачиваюсь. Хорошо, что я научился это делать в погружениях. Желто-коричневые с детства знакомые стены тоже мигают, но они не такие светлые, как стол, и на них пока еще можно смотреть.

Тем временем деревья за окном трясутся как ненормальные и стремительно желтеют, выцветают, потом вмиг остаются голыми, но тут же натягивают на себя белое пушистое одеяло и… Ох, наконец-то эта пытка закончилась.

Торик нервно сдернул шлем, протер лоб, весь покрытый испариной, осторожно расстегнул замочки на сетке и с трудом сел. Да, протащило его по нереальной реальности! Вот уж сдвиг фазы так сдвиг! С такими погружениями как бы самому по фазе не сдвинуться. Шутки шутками, но интересно, могут ли такие вещи всерьез свести человека с ума?