Полежаевские мужички
Шрифт:
Сережка покосился на бабушку: и она заодно с женщинами посмеивалась.
— Ой, Сережа, — сказала она, лукаво прищурившись, — про ведерко я и забыла совсем… Из ума ну-ко выпало… Есть ведь у меня маленькое…
Она побежала в молокомерную и притащила оттуда светлый подойник — на пять литров всего: хорошую корову начнешь доить, так прерываться придется. С таким не под корову — под козлуху впору садиться. Но для Сережки это ведерко знакомо давно. Он ведь дома с ним и ходит во двор.
— Бабушка-а, да это же…
Она не дала
— А это я под бруснику, Сережа, брала. Думала, в березнячок зайдем на обратном пути… Да темно уж будет.
Сережка снова сел под Красотку.
А доярки ждали, не уходили. И советы еще подавали со всех сторон:
— Сережа, ты руки-то в молочке обмочи, легче будет доить…
— Сережа, ты кулачками дой, кулачками…
Бабушка же, как курица-наседка, его защищала:
— Да будет вам! Али не слышите, что подойник уже звенит? Советчики выискались… Своих учите!
Сережка быстро назвинькал ведро, а у бабушки уж приготовлен и молокомер — слил да снова уселся.
— Бабы, вы только не рассказывайте никому, — будто прочитав Сережкины мысли, попросила бабушка женщин.
Ну, а у женщин теплая водичка разве во рту удержится? На другой же день и растрезвонили по деревне: Сережка Дресвянин, как заправская доярка, с коровами управляется. Конечно, и до ребят дошло. А уж попало им на язык — пропащее дело: не успокоятся, пока тебя не изведут вконец. На улице встретят — «Доярка!», в школе не потрафил кому-то— «Доярочка!». Одним словом, «Баба!».
Так Сережка, чтобы быстрее отстали, в открытую стал на ферму ходить. Подойник на руку — и пошел. Ни дня не пропустил, ни зимой, ни летом. Мать семь коров подоит за вечер, и он семь. Не отставал от нее ни на шаг.
— Ну, Сережа, уж не дояркой ли будешь? — улыбалась она.
А бабушка поправляла:
— Пошто дояркой? Он и на зоотехника выучится. Ну-ко, такие хорошие отметки носит. Все «пять» да «пять»… Он им, дразнилыцикам, еще нос утрет!
Тишку-переполошника, не такого уж и прицепливого дразнилыцика, бабушка однажды сцапала за ухо:
— Вот я тебе «доярочку»-то сейчас покажу…
Тишка заверещал, как баран недорезанный, и вывернулся, сбежал.
А у бабушки с тех пор занозой засело в мозгу: он, Тишка, — главный дразнилыцик. А какой он главный? Так, подпевала, не больше. Дак подпевала-то неопытный: другие и больше орут, да не попадаются, а он только рот откроет — и влип.
Теперь, с велосипедом-то, Сережке не страшны никакие дразнилки.
Да и язык не повернется теперь у ребят дразнить. Умрут все от зависти.
Сережка заметил, как у Тишки-переполошника заблестели глаза, когда тот увидел велосипед, который бабушка вынесла на плече из клуба. Тишка даже красный глазок на заднем колесе вроде бы нечаянно, но потрогал. И когда ребята хором заканючили: «Дай прокатиться», Тишка тоже, не веря в успех, просил. И уж если б не бабушка, Сережка в первую очередь дал, конечно б, ему,
А теперь велосипед стоял у крыльца. Сережка любовался на него издали, и ему нравилось в нем все: и что он не какого-нибудь зеленого, а вишневого цвета, и что узор на колесах волнами, и что руль изгибается круто вверх, как оленьи рога, а не свисает ухватом.
Сережке почудилось, будто за углом что-то отрывисто прошуршало. Он даже увидел, как в сточную канавку засочился песок.
— Кто там? — обеспокоенно окрикнул Сережка.
А бабушка возмущенно захлопала руками:
— Ох уж мне эта шантрапа!.. Саранчой сейчас налетят! Им волю дай, так и железо изгложут… Чует сердце мое, недолго ты накатаешься на своей премии…
— Ну и что… Новую заработую, — беззаботно сказал Сережка.
— Ишь ты, — удивилась бабушка. — Бойкий стал. (За углом что-то снова треснуло.) Эй, кто там у избы зауголки вышатывает? Выходи на свет.
— Я и не вышатываю вовсе… Я и не держался за них. — Из-за угла, посапывая, выбрался Тишка. — Они сами трещат.
— Ну конечно, сами, — язвительно протянула бабушка. — А чего за спиной прячешь?
— Это не вам, — сказал испуганно Тишка. — Это ему, — и кивнул на Сережку.
— Знаю, что мне от тебя ничего не отколется… Ну, а ему-то чего принес? Конфетки, поди?
— Конфетки, — пораженно признался Тишка. — А вы как узнали? Я ведь вам не показывал.
— Я вашу породу знаю, — сказала бабушка. — То ругаетесь, а то дня друг без дружки прожить не можете… Чего? Задабривать пришел? Так он ведь и без конфеток у нас задобренный, для милого дружка последнюю рубаху отдаст.
Тишка смущенно топтался на месте.
— Ну, чего мнешься? — спросила бабушка. — Наверно, больше и дразниться не будешь?
— Не-е, — вздохнул Тишка, — не буду. — И неожиданно для Сережки признался: — За велосипед и я бы коров доил.
— Да ну? — изумилась притворно бабушка и вдруг кинулась к изгороди, где у нее на колу сушилось ведерко. — Так вот он, подойник-то, забирай да пошли на ферму.
Тишка неуверенно повесил подойник на руку.
Ключи
Заведующего клубом на пять дней вызвали в Березовку.
Вовка по этому поводу устал давать объяснения. Кому надо и не надо, все останавливали его и спрашивали:
— Вовка, куда это запропастился твой квартирант?