Полина
Шрифт:
И в полном покое, аскезе простой,
отринув изыски, шумы, искушенья,
в себя и в космичность, эфир прегустой
легко погрузился, до всеотрешенья.
И вот я лечу между капель, песков,
плыву в облаках и бегу под землёю,
вживляюсь в деревья и рыб, мотыльков…
Сеанс до утра, этой новой весною…
Наперсница
Ты –
Ты – мой талисман, что лежит на груди.
Ты – лекарь, который присутствием лечит.
Ты – мой проводник, что ведёт до среды.
Ты – ангельчик падший, кого я жалею.
Ты – розовый джинн из-за штор, горловин.
Ты – вирус, которым три года болею.
Ты – мой кофеин, никотин, кокаин.
Ты – лакомка, чья-то послушная дочка.
Ты – мака соломка и морфия шприц.
Ты – Ева, какую люблю этой ночью.
Ты – фея, принцесса средь дев и девиц.
Ты – дива, наперсница и одалиска.
Ты – грех, что способен миры погубить.
Ты – стан в письменах, будто божья записка.
Ты – счастье, какое вовек не купить!
Татьяне Дерусовой
Мёд и шоколад
В медовых кружках шоколадные крошки,
как солнечный диск раздвоился в поре,
как будто гранитные, чёрные мошки
в насыщенном, ясном, сыром янтаре.
И в этот нектар кофе свежий подмешан,
немного сгущающий краски и фон.
И в каждой средине зрачок густ, кромешен.
И я в их пучину, секрет обращён.
В очах тех ищу тайну тайн и ответы,
мальком отражаясь в их влажном плену.
Они излучают бездонности света,
в щедротах какого я камнем тону…
Татьяне Ромашкиной
Проникновение
Ты рисовой водкой втекаешь мне в рот,
как божьею волей иль злобой чертей,
минуя барьер и предчувствия рвот,
легко проникаешь до влас и ногтей.
Вливаешься между костей и филе,
стремишься к душе по желающей
как будто б огнём ты ползёшь в полутьме
по нитке фитильной до бомбы, под купол.
Ты сочно пьянишь, совершая всю течь,
так горько и ровно нутро согреваешь.
И чтоб не смогла издавать свою речь,
поверх ещё мятно, медово ласкаешь…
Пронзённый
Гортань заливает пронзённая кровь.
И кажется мне, что уже погибаю.
Внутри застревает кричащая молвь,
и я через край сам себя же хлебаю.
Крадётся удушье, чуть стиснув лассо.
Насыщенность сока всё гуще, грязнее.
Клонюсь я всё ниже и вялей лозой.
Крепчайший аркан всё тесней и теснее.
Как будто охотник добычу поймал,
и давит к земле, и к себе приближает,
прозрачной струною насильно обжав.
А пика, что в шее, ему помогает.
Незримая леска, как провод стальной,
всё душит и душит со злом, упоённо.
А пули навстречу несутся волной.
Нас много, изловленных и приклонённых…
Машот
За серою ширмой горячее солнце.
Повсюду прохладны все росты с основ.
Давно не хватает ласкательных порций,
сеансов объятий, прогулок и слов.
Дождливое действо апрельской недели
как скучная данность весенней поры,
когда уж не будет снегов и метели,
когда ещё нет духоты и жары.
Сезон безыдейный, чужой, беспокойный,
где нет мне отрады в христовом кресте,
где я, как журавль, корабль, бездомный,
отчаянно грежу о доме, гнезде.
Средь этой нахмури хочу вновь белянку,
какая близка своей искрой к углю,
какая вдруг стала внезапной беглянкой,
какую поныне прозрачно люблю!
Просвириной Маше
Деревья и люди
Этот октябрь – предтеча обрыва.
Листья – осколки осенних посуд,