Политическая наука №2 / 2013. Религия и политика
Шрифт:
Ситуация, которую СМИ назвали «войной слов», привела к реальным погромам частной собственности, общественного транспорта, партийных офисов, торговых кварталов и – как следствие – к причинению увечий и убийствам. Если искры «Движения в защиту Рам-сету» разлетались в более широком диапазоне – по Северной Индии и тем штатам, где власть принадлежала БДП, то «Агитация в защиту Амарнатха» велась с б'oльшим насилием вследствие очевидного конфессионального размежевания противоборствующих сторон 33 . СМИ неустанно «обучали» протестующих, подбрасывая методики противостояния: шествие с флагами, костюмированную процессию, уличный показ «Рамаяны» или инсценировки шиваитской легенды, погром, блокаду, сидячую забастовку, отставку, публичное самосожжение, сжигание чучел, голодовку, нападение на активистов, закидывание камнями, принуждение к закрытию рынков, провозглашение лозунгов, митинг, уничтожение общественного транспорта и многое другое. Одна из причин, по которой я сочла возможным смешанный анализ англо-и хиндиязычных текстов, заключается в смешении английского и хинди в СМИ на обоих языках, т.е. в намеренном употреблении так называемого
33
В обращении на имя премьер-министра Манмохана Адвани уверял, что противостояние не было межконфессинальным, но «исключительно националисты versus сепаратисты» [Media press release…, 2008]. Вообще, в индийском политическом лексиконе «националист» (nationalist) и «наионалистический» (nationalistic) имеют иные, нежели в русском употреблении, коннотации – от «государственника» и «государственного» до «гражданина Индии, свободного от внешних влияний».
Повтор метафор войны для описания обоих сюжетов укреплял воинствующую составляющую медийного образа индуизма. СМИ – собственным языком или цитатами – без устали твердили о «брошенном вызове», о «взятых на мушку» и «превращенных в мишень», а эскалация обоих конфликтов характеризовалась как «развязывание кровавой битвы» и «война между дхармой и недхармой». Решимость не сдаваться облекалась в фразеологический оборот «достичь победы любой ценой», а уступки правительства – то в одну, то в другую сторону – как капитуляция. Например, временное замораживание проекта в Полкском проливе объяснялось тем, что правительство «в страхе опустилось на колени, опасаясь гнева Рамы» [DJ, 15.09.2007]. Освоение метафор войны указывало, что вопрос не имеет шансов быть решенным через обсуждение, совместную проработку и взаимные уступки.
В ход была пущена магия таких лексем, как nation (нация) и desh (страна) в совокупности с постоянной апелляцией к имени страны и древним, часто мифологическим, аналогам, чтобы вызвать насквозь пропитанное индуизмом чувство национальной солидарности. «Dainik Jagran» сообщила, что «правительственное заявление по поводу Рам-сету вызвало землетрясение по всей стране» [DJ, 18.09.2007]; далее газета утверждала, что «преступление, совершенное правительством, не может быть прощено», и оповестила, что «страна призвала [председателя ИНК] Соню Ганди и премьер-министра к ответу» [DJ, 24.09.2007]. «Sunday Hindustan Times» процитировала президента БДП Раджнатха Сингха, назвавшего аннулирование выделенной для паломников к Амарнатху земли «национальной трагедией» [Sunday Hindustan Times, 06.07.2008]. СМИ повторяли, словно заклинание, выражения «культурное наследие» и «цивилизация миллионов и миллиардов (sic!) безымянных индусов», которые чувствовали себя «оскорбленными» и готовы были немедленно заявить об этом.
«Лексика войны» существенно подкреплялась визуальным материалом, который газеты размещали на первых страницах и / или внутренних разворотах, полностью посвященных одному из двух событий. Локализуя Рам-сету, они воспроизводили карту южной оконечности Индии и соседней Шри-Ланки в соседстве со снимком NASA. Обозначая местоположение Амарнатха, они публиковали карту северных районов страны, включая и Азад Кашмир, находящийся по ту сторону «линии контроля», в состав Индии. Таким образом, почти в одно и то же время страна увидела себя в кольце проблем, «оскорбляющих чувства» индусов.
Эта картография неизменно сопровождалась видеорядом протестов и насилия, приводящих к несчастным случаям и бессмысленным разрушениям. Изображения разгневанных активистов или раненых людей в состоянии ужаса и шока соседствовали со сценами материального ущерба, запечатленного через клубы дыма и всполохи пламени. Визуальные образы массовых манифестаций и сопутствующего транспортного коллапса оказывали более сильное воздействие, чем вербальная информация, и подхлестывали тех, кто еще не определился. Фотографии политических и религиозных лидеров, высказывавшихся о Рам-сету и Амарнатхе, и картинки с мест символических акций – как, например, игра на флейте в храме или имитация ведийского жертвоприношения прямо на оживленной улице, – в целом ни о чем не информировали, но давили на чувствительность и призывали каждого к посильному участию.
Изображения детей еще больше подстегивали читателей и зрителей, поскольку невинность детского личика, катастрофически контрастируя с кошмаром из мира взрослых, вызывала особо острые эмоции. «Hindustan Times», например, поместил фотографию девочки с индусским ритуальным знаком во весь лоб: она держала в руках меч участника кампании «Заполним тюрьмы, но идеалы не предадим!». Жирный шрифт пояснения сообщал: «С раскрашенными лицами и яркими флагами дети идут к суду, чтобы подвергнуть себя аресту» [HT, 21.08.2008]. СМИ подчеркивали, что в протестующих толпах в Джамму преобладали индусские детишки («тысячи детей», «дети из всех возрастных групп») и женщины, в то время как ребятня из других частей Индии была задействована для ролевого изображения многочисленных Рам и Хануманов 34 в общественном пространстве – на площадях и улицах. Газеты подчеркивали, что подобные сцены – десятки и сотни загримированных под Раму малышей – особенно трогали публику, воспринимавшую это зрелище как сошествие на землю божественных клонов, готовых бороться с несправедливостью.
34
Хануман –
Не секрет, что визуальные – натуралистические или символические – образы, распространяемые СМИ, обладают огромной мощью, которая и провоцирует чувство гнева, побуждающее к совместным акциям. Эти образы запечатлеваются в сознании людей, превращаясь в компоненты коллективной памяти, которая диктует понимание общности: так индусы хиндиязычного хартленда начинают ассоциировать себя в большей степени с индусами из других регионов, исповедующими иные формы индуизма, чем с проживающими рядом с ними мусульманами или христианами. Перефразируя название книги Грега Фило [Philio, 1990], изучающего воздействие телевизионных месседжей и конструктов на восприятие и сознание зрителей, можно утверждать: «Увидеть – значит поверить».
Политологи и социологи, исследующие формы бытования современного индуизма, хорошо знакомы с терминами «синдикатный», «монолитный» и «организованный», применяемыми для характеристики религии мейнстрима. Они также осведомлены об использовании новейших технологий при конструировании «образного» индуизма и о его «семитизации» в процессе унификации под контролем сил хиндутвы, в результате чего создается вполне авраамическая версия с Рамой в качестве верховного бога. Собственно, нет ничего нового в попытках индусского национализма упрочить свой религиозно-культурный диктат на территории Индии: Роберт Фрайкенберг еще 20 лет назад, размышляя о дефиниции фундаментализма применительно к понятиям «индусы» и «Индия», жестко сформулировал: «В современном использовании эти термины – близнецы» [Frykenberg, 1993, p. 233]. Нет никакой особой новизны и еще в одном подтверждении способности индуизма быть воинствующим и агрессивным («…как будто единственный способ оставаться индусом – это бить кого-нибудь или защищать себя» [Mehta, 2004, p. xvi]) 35 , в том числе, и по отношению к самому себе. Идея самоистязания транслируется во множестве деталей, как, например, в самом начале уже упомянутого репортажа («Принесен в жертву на алтарь ненависти. Война из-за земли в Джамму и Кашмире породила культ смерти…») 36 : «…В Джамму, по ту сторону горной гряды Пир-Панджал, Кулдип Кумар Догра завершил трагическим актом самоубийства речь, в которой он требовал предоставить индусам землю возле Амарнатха. Лидеры хиндутвы представили смерть Догры как образец для подражания и получили от аудитории желанный ответ. Протестующие выразили готовность не только умирать, но и убивать» [H, 20.08.2008].
35
Насилие издавна характеризует некоторые разновидности индуизма, как об этом свидетельствуют ежедневные репортажи в индийских СМИ и даже названия научных публикаций. Эта лексема появляется в названиях практически всех книг Вины Дас [Mirrors of violence, 1990 etc.] и присутствует в двух последних исследованиях Пола Брасса [Brass, 1997, 2003]. Ею также воспользовались Судхир Какар [Kakar, 1996], Томас Блом Хансен [Hansen, 2001] и др. Поэтический эпилог к ежедневной колонке Кхушванта Сингха в «Hindustan Times» объясняет: …For, at stake is a forest plot / So valuable and so great / That for it, we can burn the whole state, / Burn the whole country, if need be. / For if it is given to shrine, the Valley will die / And if it is not given, the holy Shiv ling to heaven fly [HT, 23.08.2008].
36
Рассказ начинается с описания смерти мусульманского подростка: «Обрамленные прорезями в хиджабе, глаза Шезады Батлу были спокойны и тверды. Если и были в них слезы по сыну, которого она потеряла из-за полицейских пуль, они уже высохли. “Я думаю, каждая мать должна испытвать гордость, что ее сын принес себя в жертву”, – так она сказала о своем сыне Самире Батлу, который был в толпе, напавшей на полицейский участок в Сринагаре…» [H, 20.08.2008].
Анализ медийных технологий применительно к «Движению в защиту Рам-сету» и «Агитации в защиту Амарнатха» выявляет особый – выстраиваемый медийной селекцией – образ «вечной религии», пытающейся единовременно, раз и навсегда, снивелировать различные оттенки индуизма и заключить территорию страны в «объятия» священных символов. Это достигается навязчивым рефреном всех публикаций, утверждавших, что причиной «Движения» и «Агитации» является феномен «оскорбленных чувств», демонстрирующий «чувствительный» характер религии идусов. Такая легкая возбудимость отчасти коренится в ставшем привычным для индусов «чувстве обиды», которое взращивалось начиная с XIX в. и приобрело институциональную форму в различных традиционалистских и ревайвалистских организациях. Еще десять лет назад исследователь «хиндиязычной медийной революции» Робин Джеффри утверждал: «Газеты создают пространство для совместной деятельности, которой раньше быть не могло» [Jeffry, 2000, p. 18].
Когда в 1980-х годов процесс «рамаизации» страны только запускался, такого необозримого пространства и таких причин для совместной деятельности не существовало: и то и другое является инновацией. Более того, обе святыни расположены на диаметрально противоположных концах от «пояса хинди» в Северной Индии, который как раз и обеспечивал «пространство» для предшествующих «движений» и «агитаций» и до сих пор остается штаб-квартирой манифестаций «шафранового» индуизма. Здесь же находятся и редакции лидеров хиндиязычной прессы, которые «продолжают работать над стандартизацией языка, вырабатывая его приемлемые формы» [Jeffry, 2000, p. 99], в том числе изобретая разные обороты, базирующиеся на разнообразных синонимах лексемы «удар» для обозначения «оскорбленных чувств». Это также объясняет превышение числа хиндиязычных аналогов по сравнению со способами выражения именно этой идеи на других региональных языках Индии.