Политическая наука №4 / 2014. Массовый фактор в современной политике
Шрифт:
Проблему способности системы представительной демократии к адаптации в эпоху кризиса как социального, так и политического доверия рассматривает известный французский философ Пьер Розанваллон в рамках предлагаемой им оригинальной концепции «контрдемократии» [Розанваллон, 2012]. Путь к преодолению кризиса доверия он видит в создании институтов, призванных стать «демократической формой политического недоверия» (которые он называет «контрдемократией») и дополнить существующие представительные институты. Первый из институтов «политического недоверия» – институт надзора, в котором Розанваллон видит «главное средство от институциональных дисфункций и, в частности, от “энтропии представительства”», т.е. «ослаблении связей между избирателями и их депутатами» [Розанваллон, 2012, с. 4]. Речь идет о контроле и оценке деятельности правительства со стороны
Вторая форма недоверия, встроенная в структуру контрдемократии, – «прерогативы общества в сфере санкций и превентивных мер» [Розанваллон, 2012]. Они также расширились, найдя выражение в различных формах «вето, исходящих от разных общественных, экономических и политических групп» [Розанваллон, 2012, с. 5], которые периодически отстаивают свое право на проявление народного суверенитета в виде разного рода отрицательных реакций на действия властей (уличные протесты, возмущенные публикации в СМИ и т.п.).
Наконец, третий фактор в структуре контрдемократии – «превращение народа в судью» [Розанваллон, 2012], под которым подразумевается право народа на вынесение суждения относительно предпринимаемых политических действий. На «фоне деградирующей отзывчивости властей в отношении гражданских запросов и требований» [Розанваллон, 2012] растет спрос на подотчетность их деятельности.
Вводя эти новые отправные точки анализа современной представительной демократии, Розанваллон подчеркивает, что для преодоления разочарования современных демократических обществ в политических лидерах и институтах недостаточно просто усовершенствовать существующую представительную систему, но необходимо более широко посмотреть на проблему демократии, используя как социологические, так и политологические подходы.
Политическая практика представительства, отмечают исследователи данной проблематики, может в равной степени способствовать как включению, так и исключению масс из политики [Rehfeld, 2005; Plotke, 1997]. В условиях кризиса традиционных форм представительства (партий и других организаций) ключевой проблемой становится налаживание новых каналов представительства и поиск новых площадок для формулирования индивидуальных и групповых интересов, создания пространства для публичного дискурса, делиберации и других форм согласования интересов.
В контексте проблемы исключения Р. Далтон указывает на то, что использование новых методов политического участия, методов прямого действия требует большей личной активности, больших политических навыков и больших ресурсов, чем традиционные способы представительства и участия. А это увеличивает разрыв в возможностях участвовать («participation gap») между низкостатусными группами и высокостатусными индивидами [Dalton, 1996, р. 4].
В последние два десятилетия в западной политической науке активно обсуждается проблема кризиса классической модели и механизмов политического представительства (прежде всего, такого важнейшего института, как политические партии), которые, по мнению многих граждан, не являются более легитимной формой представительства интересов. Констатируется, что в сложном современном обществе, с присущим ему разнообразием интересов и тенденцией к большей индивидуализации, традиционные институты представительства не отражают интересов многих социальных групп, не обеспечивают достаточно широкого доступа граждан к процессу принятия политических решений [см., например: Сastiglione, Warren, 2013; Caiani, 2002, p. 8–9; Urbinati, 2006 a]. Так, например, Ульрих Бек ставит вопрос о том, что происходящие в обществе позднего Модерна процессы глобализации и индивидуализации могут иметь в качестве политических последствий возникновение иной формы политического, основанной на «правах человека и нравственном, альтруистическом индивидуализме», и замену представительной формы демократии «индивидуалистическим республиканизмом» [Бек, 2002].
Сущностной чертой модели современного демократического представительства является «политическое самостояние индивидов как граждан, уполномоченных наделять представителей властью и затем держать их под контролем» [см., например: Сastiglione, Warren, 2013, p. 11]. Это предполагает, что индивиды участвуют в процессе выдвижения, обсуждения и голосования за своих представителей и способны выступать как «деятельные граждане (citizen-agents)» [Сastiglione, Warren, 2013].
Важным
В процессе делиберации Драйзек усматривает саму суть демократии «в противоположность голосованию, агрегации интересов, конституционным правам или даже самоуправлению», подчеркивая при этом, что демократический контроль компетентных граждан за действиями власти является в процессе делиберации реальным, а не символическим [Dryzek, 2000, p. 1].
Н. Урбинати указывает на то, что главное в современной концепции представительства «не агрегация интересов, а сохранение разногласий, необходимых для сохранения свободы» [Political representation, 2011]. Она связывает проблематику делиберативной демократии с представительством, понимаемым как «защита интересов» (advocacy) в рамках агонистической концепции представительства, которая подчеркивает важность разногласий и риторики для процедур, практик и этоса демократии» [Political representation, 2011].
Как показывают современные теоретические дискуссии, проблематика демократии сегодня, в отличие от периода либерального модернити, в значительной мере связана не с формированием коллективной воли, складывающейся из множества соперничающих частных интересов групп и индивидов, а с легитимацией механизма «более равномерного распределения власти через наделение индивидов и сообществ социальными полномочиями (social empowerment) в качестве конечных акторов, принимающих решения» [Chandler, 2014, p. 46] 14 .
14
Позиции данного направления в современной теоретической дискуссии излагает в своей статье английский исследователь Дэвид Чендле [Chandler, 2014].
Либеральному пониманию «формальной конститутивной власти народа (public), реализуемой через представительство», противопоставляется в новых концепциях «неформальная или социальная конститутивная власть народа» как преодолевающая недостатки и ограничения формальной представительной сферы [Dryzek, 2000, p. 2; см. также: Хардт, Негри, 2006; Вирно, 2013].
В ответ на проблемы, связанные с кризисом демократического представительства в эпоху возрастающей сложности и радикального изменения в отношениях между государством и обществом, предлагается распространить демократию на уровень повседневной жизни индивида. Личное в данном контексте становится политическим, а индивиды уполномочиваются рефлексировать относительно своего личного выбора и практик с целью повлиять на политическое изменение. Фактически в данной логике речь идет о самопредставительстве индивидов посредством повседневного принятия решений и их взаимодействия. В процессе формирования активных граждан, способных к рефлексии, происходит самоконституирование демократического общества [Dryzek, 2000, p. 4].
В целом такая постановка проблемы созвучна идеям сторонников партиципаторной демократии (демократии участия) относительно прямого правления просвещенных, образованных граждан. Так, Бенджамин Барбер, один из ее теоретиков, автор концепции «сильной демократии», подчеркивает, что «прямая демократия требует не просто участия, но гражданских навыков (civic skills) и гражданских добродетелей (civic virtues), необходимых для эффективной партиципаторной делиберации и принятия решений» [Barber, 1995, p. 923].