Полк прорыва
Шрифт:
А он не любил слез. С фронта. И все же недавно сам чуть не прослезился, когда оставлял дочь тестю и она закричала на платформе: «Папочка, я хочу с тобой!»
Не зная, как успокоить мать, он смущенно говорил ей:
— Не надо, мама. Не надо.
И тут она вдруг стала вытирать слезы, заговорила быстро и прерывисто, задыхаясь:
— Не жить мне, наверное, сынок, в городе. Устраивайся сам, а уж я как-нибудь. Хата есть своя, и печка теплая, садик, и огород. Выйду, покопаюсь — и руки не будут болеть. Да и каждого, кто пройдет по улице, знаешь…
Проводив мать, он с вокзала вернулся на службу. В коридоре его встретила Елена. Заплаканная, бледная, еле стоит на ногах.
— Мама умерла! — остановилась она перед ним.
Он взял ее за руки. Она склонила голову и тихо сказала:
— Кроме вас, у меня никого нет. Как я теперь жить буду, не знаю.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Хлебников возвращался в Москву но Ленинградскому шоссе. В общем потоке быстро не поедешь, да и спешить было некуда, рабочий день уже закончился.
Пригорки в ромашках; березки, разомлевшие на солнце; голубовато-белым цветом цвело картофельное поле. На косогоре мальчишки лазали на коленях — искали землянику.
Он ехал в город, хотя у него была дача — он ее просто не любил, — большая, неуютная, может, потому и неуютная, что большая.
Машины идут впритирочку, как бывало на фронте, когда войска входили в прорыв. Только техника здесь совсем другая: самосвалы, грузовики с прицепами, холодильные установки.
Издали видны шпили первых послевоенных небоскребов, наполовину построенная телевизионная башня в Останкине.
Почти повсюду в мире идет лихорадочное созидание. Видел он Варшаву и Берлин, Сеул и Гавану, Париж и Токио, Нью-Йорк. Видел и современные полигоны, когда они еще дымились после ядерного взрыва. Искореженное железо и пепел, трещины в земле, в которые могут провалиться целые улицы. И кажется, что по миру бродит тень разрушения.
Он вспомнил недавний прием в иностранном посольстве по случаю юбилейного праздника — победы союзных войск над фашистской Германией. Присутствовали дипломаты и военные атташе многих держав. Были приглашены и некоторые советские военачальники, в том числе и маршал Хлебников.
Угощения были не очень сытные, но виски хватало. Длинных речей не произносили, больше пили. Чувствовалась какая-то сдержанность. Каждое слово взвешивалось, улавливались даже оттенки в голосе. Приемы такие бывают не часто, приглашенные знают, что все это устраивается не бесцельно, стараются понять, что же хозяева задумали. Прежде эти даты отмечались в более узком кругу.
Как должны себя чувствовать хозяева, когда гостям становится скучно? А гости молчали или перебрасывались незначительными
И вот раздается чей-то голос:
— Господа! Может быть, мы сидим у очага, в который заложена бомба?
И все заулыбались, стали смотреть в лицо друг другу.
Тот же господин продолжал:
— Кажется, стало немного веселее. А то у моего соседа может создаться впечатление, что не они, а мы здесь побежденные.
Немец, военный атташе из Бонна, учтиво ответил:
— Как ни странно, но бывает в жизни такое, когда побежденный осознает, что ему хуже было бы в роли победителя.
Рядом с Хлебниковым оказался пухленький, почти розовый офицер, у которого на мундире было столько орденских планок, сколько, наверное, у самого президента Эйзенхауэра. На руке слишком большие золотые часы, похожие на коробку: казалось, они способны не только показывать время, но и записывать то, что здесь происходит, а если потребуется, дать сигнал тем ракетоносцам, которые бродят в водах Средиземного моря и Индийского океана.
Заметив, что Хлебников иронически смотрит на эти часы, офицер сказал:
— Часы есть часы, хоть сделай их из алмазов.
— Это верно.
— Мы — люди военные, и нам не надлежит вести слишком профессиональные разговоры. Так давайте пить! Я приехал недавно в вашу страну, но в мои обязанности входит не нарушать связи, а укреплять их. И я рад этому.
Хлебников усомнился в искренности этих слов, но ничего не ответил, промолчал, решив послушать, что будет дальше говорить слишком общительный молодой толстячок.
— Я очень хочу понять русских! Прежде чем приехать сюда, я знакомился с историей и узнал, что русские всегда удивляли своих соседей. Никто не мог их разгадать. Когда им плохо живется, когда хорошо. У них все — очень хорошо! Чудеса совершаются сами собой!
— Например?
— А разве это не чудо, что вы запустили в космос своего Гагарина? Но я не считаю, как некоторые мои соотечественники, что в Москве все иллюзионисты. Когда полетел Гагарин, я сразу понял, что этот полет… — Он помолчал, пожал плечами и усмехнулся: — Что он никому не угрожает! Мне если суждено, то придется умереть от американской бомбы. Поверьте, что я не привез сюда даже миниатюрного бомбоубежища.
— Будем надеяться, что до этого не дойдет! — сказал Хлебников.
Офицер осмотрел зал и вдруг с искренним огорчением произнес:
— Обратите внимание — кто здесь присутствует? Одни мужчины!
— Но разве в обществе женщин их сердца становятся мягче?
— О нет!
— Послушайте, что они говорят.
Было шумно. Пошли какие-то слишком частные тосты — за победы в сражениях, о которых никто не имел понятия. Каждый старается доказать, что именно он и сделал больше всех для разгрома фашистской Германии.
— Ерунда все! — махнул рукой офицер. — Да и вообще… Что было, то прошло.
— Может быть, и так. Но это говорит о том, что вы действительно еще не поняли русского народа. Да и сами не участвовали в той войне.