Полк прорыва
Шрифт:
— Алло!
Он сорвал с головы шапку и помахал ей.
— Я же говорила, — улыбнулась цыганка, принимая от него ребенка. — Верно, очень интересная!
Елена подошла к ним, стала рассматривать цыганенка и приговаривать:
— У-у, какой глазастый! Прелесть.
Цыганка заторопилась своей дорогой.
— А где же наши? — спросила Елена.
— Не знаю, я тоже только что приехал.
— Ничего, пойдем по лыжне, где-нибудь отыщем.
Они закрепили лыжи и вышли на опушку леса. Впереди была поляна, вся в проложенных лыжниками полосах.
— Хотите,
В котловане было по-весеннему тепло. Как где-нибудь в южных горах. Солнце ударяло в бугор, отражалось и текло навстречу своим лучам, получалось что-то вроде солнечной изморози. Словно на пружинах, подпрыгивали ветки деревьев — ссыпался иней.
Лыжи легко скользили по нетронутому снегу, было тихо-тихо. В сосняке лежали голубые тени. Казалось, они источали свой свет. Голоса гулко отдавались.
— Давайте покричим, может быть, наши отзовутся, — сказала Елена. — Только нет, не отзовутся. Я не верю, что они приехали.
— Жалеть не будем!
— Нет, не будем! Странно немножко, правда?
— Правда.
— Наверное, есть бог на земле! Так бы мы с вами никогда не оказались вместе. — И засмеялась. — Если хотите знать, это я вымолила! Каюсь! — Она смотрела на него, и он видел, что глаза у нее никогда не были такими восторженными.
Он очень долго рассматривал эти ее глаза, до предела наполненные радостью.
Если он не поцелует ее сейчас, она посчитает, что он ее не любит. И ничем уже после не разубедишь.
— Упадем! — стукала она его по плечу рукой в перчатке.
В сторонке цепочкой, друг за другом, пробегали лыжники. Кто-то крикнул:
— Эй, вы! Не знаете разве, что на морозе нельзя целоваться?
— Это почему же? — засмеялась Елена.
— Губы потрескаются! — ответила одна из девушек.
Дышалось легко, лыжи сами катились: чуть оттолкнешься — и бегут, бегут. И они шли и шли, пока не оказались у обрыва. Глубоко внизу бежал ручей, над ним поднимался и тут же исчезал дымок. Отсюда видна была деревня, припорошенная снегом, будто уснувшая. Ни одной человеческой души на улице.
Они пошли вдоль ручья, оказались на другой стороне деревни и были удивлены, что здесь столько людей. Катание с горы на санках! Смех и визг. На огромные санки садятся сразу человек семь-восемь, а потом еще кто-то наваливается сверху на головы всем, и, набирая разгон, полетели. Почему-то каждый раз санки переворачивались — толпа ревела.
Елена сняла лыжи и потянула за собой Шорникова:
— Поехали!
На ухабе санки подбросило, и она вылетела из них далеко в сторону. А Шорников оказался в общей куче в месиве рассыпчатого снега.
— Эх вы, мужики! Править не умеете! — отряхиваясь, кричала Елена.
— А зачем нам править? Так лучше — куда вывезет. Может быть, ты покажешь?
— И покажу! Только дайте вожжи.
— Может,
Стемнело. Подул ветер, быстро подмораживало.
Устали, но все равно приятно было ехать по темному лесу, пробегать по искрящимся полянам. Тишина кругом, и только слышны шаги: «жих-жих!» Хотелось пить.
— Ничего, в электричке мороженого съедим, — сказала Елена.
На станции у кассы висело объявление: «По техническим причинам поезда до утра отменяются». Елена бросила на Шорникова вопросительный взгляд:
— А может быть, они все же пойдут?
— Не пойдут! — раздалось из окошечка.
Они стояли, не зная, что делать. Елена поеживалась от холода, свитер на ее спине заледенел.
— А что, если мы пойдем на лыжах до станции Пушкино? — сказала она.
— Как раз к утру там будете!
— Автобусы тоже не ходят?
— Какие вам еще автобусы! — и окошечко захлопнулось.
Лампочка на фонаре то погасала, то загоралась. Скрипучая надломленная береза стонала, и казалось, что бетонные плахи под ногами тоже покачивались.
— Не удивляйтесь, если я сейчас разревусь! — сказала Елена.
Из глубины березовой рощи показалась девушка. Отворачиваясь от встречного ветра, она боком пробивалась по тропинке. В меховой серой шапке, спортивных брюках, заправленных в сапожки. Нейлоновая куртка, видимо, хотя и была непродуваема, но и не согревала.
Девушка прочитала объявление, переспросила у кассирши, верно ли, что поездов до утра не будет, и, вздохнув, вышла из-под навеса.
— Не горюйте, — сказал Шорников. — Что-нибудь придумаем. Пойдем в поселок. А завтра утречком уедем с первой электричкой.
— Но зачем идти в поселок? Идемте к нам на дачу. Я там натопила, но заночевать одна побоялась.
Шорников ожидал, что скажет Елена.
— Хорошо, — произнесла она не своим голосом.
Когда Шорникова переводили в Москву, его предупредили, что квартиру получит не сразу, придется ждать. Но ведь и другие ждут!
Комната в гостинице чем-то напоминала зал ожидания на вокзале: одни уезжали, другие прибывали, все время разные люди. С некоторыми он даже не успевал познакомиться: приходил — они уже спали, уходил — продолжали спать. А вот эта компания попала «ночников» — любителей пульки.
В табачном дыму тускло светила лампочка, лица у игроков были желтые, у генерала-грузина почти черное.
— Не обижайся, дорогой майор, мы скоро закончим! — сказал генерал.
— Играйте!
Только Шорников засыпал, генерал неожиданно сотрясал воздух своим кавказским басом. И потом начинал ругать себя:
— Не сдержался! Забыл совсем, что рядом человек отдыхает.
Уехал генерал не попрощавшись. Вечером Шорников нашел на своей койке записку:
«Дорогой майор! Желаю тебе скорее получить квартиру. Милости прошу к себе в гости — в Каракумы. Джапаридзе».