Полк прорыва
Шрифт:
Он смотрел на это отражение и невольно стал думать, рассуждать о своей судьбе, понятной и во многом непонятной ему самому. Как могло случиться, что он оказался здесь? В этом доме, в этом кабинете, за этим столом. В погонах маршала. В иной, наверное, обстановке, будь него и пять жизней, он не достиг бы этого.
Было время, когда командиров батальонов ставили на дивизию. И вместо одной «шпалы» в петлицах у Хлебникова их сразу стало четыре. Но это не только обрадовало, но и напугало. Он почувствовал себя в роли ученика, который после седьмого класса оказался сразу в институте.
Кажется,
Тяжелый топот множества сапог в ночи, вспышки залпов батарей, дождливый ветер над колоннами вечно двигающихся солдат, окрики: «Подтянись!» Телефонные звонки и секретные пакеты, шифровки, от которых сначала становилось не по себе, а потом приходилось делать почти невозможное.
Он включает свет, прислушивается к тишине, и опять кажется, что так спокойно всегда и было, а война грохотала только на экранах кинозалов.
Недавно, перебирая свои архивы, он обнаружил одну старую фотографию, о которой уже забыл. На пожелтевшей бумаге красноармеец, стриженный под нулевку. Глаза слишком серьезные, на лице ни тени улыбки…
Он отвел глаза в сторону, и его куда-то понесло, словно вихрем закружило, потом остановило. В каком-то другом времени.
Дождь, по лицу скатываются холодные капли, текут за воротник, но шевельнуться нельзя — вечерняя поверка, идет перекличка. Как обычно, при любой погоде, в любое время года. Всего несколько минут, простыть не успеешь, только немного озябнешь, чтобы потом с усердием прошагать с песней. И в заключение услышать: «Отбой!» Провалиться куда-то и очнуться от новой команды: «Подъем!» Как будто и не было сна. Солдаты спят мертвым сном, таким, который может быть только после предельного напряжения.
Поляна копана-перекопана. Тысячу раз. Ячейка для стрельбы лежа и с колена, окопы полного профиля, траншеи. Во время перекура отойдешь в сторону — шмели гудят на луговом клевере, лесные лилии, от их запаха хочется забыться. Отдохнешь несколько минут и опять роешь, бегаешь, прыгаешь, ползаешь. Гимнастерка на спине парится. А за столом аппетит такой разгорается — съел бы за семерых. «Садись! Приступить к принятию пищи». Не успеешь очнуться от дурманящего запаха горохового супа — «Встать! Выходи строиться!». И только вечером почувствуешь, как натерто плечо брезентовым ремнем от винтовки, которую ты оберегаешь с большей боязнью, чем мать первого своего ребенка.
Марши — длинные переходы. Мозоли на ногах огнем горят. Старшина посмотрит, утешит: «Ничего. Бывает и хуже». И опять топаешь. Мимо одного колодца, другого. Привал намечен за селом, у речки. Напрасно девушки стоят с ведрами.
Каждый день повторялось: тяжело в учении — легко в бою. И не верилось, что он может быть когда-нибудь, настоящий бой. Или до него так далеко!
Вспомнилась первая книга, полученная в библиотеке, — «Капитанская дочка». Девушка, которая ее порекомендовала ему, прочитала намного больше книг, и он перед ней робел.
Однажды она пригласила его в свой дом. Дала адрес и сказала, что будет ждать. Он пришел с достоинством — в кармане была законная увольнительная,
Он то и дело бросал взгляд на эти ордена и ромбы в петлицах, не веря, что простой смертный человек мог дослужиться до такой чести. Ему казалось тогда, что высокие чины и награды исходят от самого неба.
— Не завидуй, может, и у тебя тоже такие будут, — сказала девушка. И через много лет шутила: как она ошиблась!
Он увез ее от отца потом, после окончания курсов комсостава, облачившись в длиннополую шинель. И никогда больше не видел своего тестя — служили в разных концах России, один на Востоке, другой на Севере…
В окнах угадывался рассвет. Хлебников поднял шторы и с радостью увидел, что будет солнце.
Ранняя любопытная синица сидела за стеклом на раме и пыталась заглянуть внутрь.
— Опять появилась! Ну, загляни…
И опять с ним что-то происходило, будто раскачивало, как маятник: в одну сторону — в другую. То Змеиное болото, то огромный стол из мореного дуба и ослепляющая люстра под потолком. День — ночь. Полумрак в хате пастуха Абрама — ковровая дорожка по всему кабинету.
Прошлое… Он понимал: чтобы разобраться в нем, не требовалось никакого напряжения. А этот тихий и строгий кабинет, в котором многие сидели, всегда настораживал, казался декорацией какой-то большой сцены, где разыгрывались трагедии вровень таким, как «Отелло» и «Фауст», И какие еще могут разыграться.
Ему сделалось страшно. Но он тут же отогнал от себя эти тревоги: теперь уже другого выбора быть не может! И он бы, наверное, почувствовал себя несчастным, если бы случилось все иначе.
С утра начались совещания. И по каждому вопросу: «Ваше мнение?» Коротко и ясно. Всякие колебания будут говорить о твоей слабости. Ошибки не исправишь. И за них дорого платят.
Прежде, когда наша страна была окружена врагами, все было ясно. А откуда теперь нахлынет туча? И то ли она сразу зашумит ураганом, то ли возникнет из небольшого очага и потом разрастется, охватит весь земной шар?
Надо быть пророком, чтобы все предвидеть, что может выдвинуть жизнь. Да и пророк, наверное, не смог бы так легко строить всякие предположения, а вот генерал Звонов доказывает, что, «в случае возникновения, война в Европе будет скоротечной». Выражает свои мысли, ссылаясь на иностранные источники. Но ведь и западные спецы не полагаются только на одни атомные удары. Не для триумфального шествия они держат в Западной Европе сильные бронетанковые кулаки.
Однако Звонов просчитался. Высокое мнение резко изменилось не в его пользу. Но такие не утопают. Где он теперь вынырнет?