Полное собрание рассказов
Шрифт:
Улыбка у нее шла прямо из больших серых глаз. Губы под золотистыми усиками были некрашеными, влекущими. Под ними пробивалась бледная полоска, струйкой стекавшая посредине подбородка, становясь шире, гуще, наливаясь цветом, пока не разливалась полноводно бородой, оставлявшей, однако, симметрично по обе стороны лица участки кожи — чистой и нежной, неприкрытой и манящей. Так, наверное, улыбался какой-нибудь беспечный священник среди колоннад школ Александрии пятого века, [185] ошарашивая ересиархов. [186]
185
Александрия,
186
Создатели и поборники еретических учений.
— По-моему, ваша борода прекрасна.
— В самом деле? Мне она тоже не может не нравиться. Мне вообще не может не нравиться все во мне самой, а вам?
— Да. О да.
— Это неестественно.
Шум у входной двери прервал разговор. Нетерпеливые жертвы, словно чайки, мечущиеся вокруг маяка, то и дело ударяли или шлепали рукой по створкам.
— Пластик, мы все готовы, — произнес кто-то из старших служащих. — Что сегодня происходит?
Что происходит? На это у Майлза ответа не было. У него в сердце неспокойные морские птицы, казалось, сами бросались на огонь.
— Не уходите, — попросил он девушку. — Прошу вас, я всего на минутку.
— О, мне и уходить незачем. В нашем управлении все считают, что я уже наполовину мертва.
Майлз открыл дверь и, запустив нетерпеливую полудюжину, провел пациентов к стульям, к регистратуре, после чего вернулся к девушке, которая слегка отвернулась от толпы и по-крестьянски укутала голову шарфом, пряча бороду.
— Мне все еще не очень нравится, когда на меня глазеют, — сказала она.
— Наши пациенты сейчас куда как заняты своими собственными делами, чтобы замечать кого бы то ни было, — еле заметно улыбнулся Майлз. — И потом, если б вы в балете оставались, уж там-то на вас точно глазели бы так глазели.
Майлз настроил телевизор, но лишь немногие взгляды скользнули по экрану: все внимание присутствующих было приковано к столу регистратуры и дверям за нею.
— Подумать только обо всех, кто идет и идет сюда, — произнесла бородатая девушка.
— Мы их обслуживаем как только можем, — сказал Майлз.
— Да, конечно, я знаю, что вы стараетесь. Только, пожалуйста, не думайте, что я промахи выискиваю. Я всего лишь хотела сказать: вообразите себе — желать умереть.
— У одного-двух есть веские причины.
— Вы, полагаю, сказали бы, что и у меня она есть. Меня все стараются в том убедить, с самой операции. Назойливей всех — медицинские служащие. Они боятся, как бы не навлечь на себя неприятностей из-за того, что сделали операцию неправильно. Да вообще-то и балетные ничуть не лучше. Они настолько преданы Искусству, что говорят: «Ты была лучшей в своем классе, но тебе больше никогда не танцевать. Стоит ли влачить такую жизнь?» Я ведь что хочу объяснить? Только оттого, что я могла танцевать, я и знаю:жить стоит. Вот что для меня значит искусство. По-вашему, это звучит очень глупо?
— Это звучит необычно.
— Ах, но вы, увы, не артист.
— О, будьте уверены: когда-то и я танцевал. Два раза в неделю, все время пока в приюте был.
— Терапевтические
— Так это называлось.
— Но, видите ли, это весьма отличается от искусства.
— Почему?
— Ой! — воскликнула она с внезапной полной близостью, с нежностью. — Ой как же много вы еще не знаете!
Звали балерину Клара.
Мужчины и женщины обхаживали друг друга в эти времена свободно и легко, но любовником Майлз был у Клары первым. Усердные упражнения во время обучения и репетиций, суровые каноны кордебалета и собственная преданность своему искусству хранили тело и душу Клары в девственной чистоте.
Майлз, дитя государства, привык считать секс частью учебных программ на всех стадиях обучения: сначала в схемах, потом в демонстрациях, потом в упражнениях он постиг все тонкости и причуды произведения потомства. «Любовь» было словом редким, разве что политики пускали его в ход, да и те только в моменты полного идиотизма. Ничто из того, чему он был обучен, не помогло ему в отношениях с Кларой и не подготовило к ним.
Однажды попавший в театр — навсегда в театре. Теперь Клара проводила дни за починкой балетных пуантов да за тем, что помогала новичкам у станка. У нее была своя комнатушка в ниссеновском бараке [187] — в ней-то они с Майлзом и проводили большинство вечеров. Жилище Клары не походило ни на чье другое в Спутник-Сити.
На стенах висели две небольшие картины, каких Майлз никогда прежде не видел: они не были похожи ни на одну из дозволенных Министерством искусства. На одной была изображена античная богиня, обнаженная и розовотелая, ласкающая павлина среди цветов, на другой — обширное озеро в окружении деревьев и группа веселящихся людей в свободных шелковых одеждах на прогулочной лодке, причалившей под порушенным сводом. Позолоченные рамы потрескались и искрошились, но на том, что от них осталось, был виден прихотливый узор из листьев.
187
Сборное сооружение полуцилиндрической формы из гофрированного железа, конструкцию которого придумал в начале XX в. подполковник П. Ниссен; во время Первой мировой войны использовалось в качестве временной армейской казармы или хозяйственной постройки.
— Это французские, — пояснила Клара. — Им больше двухсот лет. Мне их мама оставила.
От матери ей досталось почти все, чем она владела; этого почти хватало, чтобы обставить маленькую комнатку: зеркало, обрамленное фарфоровыми цветами, позолоченные, беспорядочно идущие фигурные часы. Кофе, каковым считалась низкопробная официально приготовленная смесь, они пили из поразительной красоты изукрашенных фарфоровых чашек.
Майлз, когда впервые был допущен сюда, не удержавшись, произнес:
— Это мне тюрьму напоминает.
Выше похвалы он не знал.
В первый же вечер среди этих изящных безделушек его губы отыскали не затронутую бородой нежную кожу по обеим сторонам ее подбородка.
— Я же знала, что было бы ошибкой позволить этому звероподобному доктору отравить меня, — не слишком скрывая самодовольство, произнесла Клара.
Пришло настоящее лето. Очередная луна налилась полнотой над этими редкостными любящими. Однажды они искали прохлады подальше от чужих глаз среди зарослей одуряющего бутеня и иван-чая на заброшенных стройплощадках. В полуночном сиянии борода Клары вся серебрилась, как у какого-нибудь патриарха.