Полное собрание рассказов
Шрифт:
— А помнишь, как однажды я выпил целых двенадцать твоих фирменных перед обедом с мистером Эплби?
— Еще бы не помнить, сэр.
— Немного надрался в тот вечер, да, Джим?
— Самую малость, сэр.
Мы пошли по третьему кругу; Джим брал за напитки наличными — три шиллинга за (раз). [106] После первого круга, когда Этуотер разменял фунтовую банкноту, заплатил я. Всякий раз он приговаривал: «Прошу приписать это к государственному долгу» — или что-то еще,
106
Круг.
Вскоре я вернулся мыслями к Люси и пошел позвонить на Виктория-сквер. Трубку снял Роджер:
— Вроде бы все пока идет более-менее нормально.
— Как она?
— Я не заходил. Врач теперь здесь, в белом халате, прямо третейский судья. Только и знает, что твердить, чтоб я не волновался.
— Но она… есть опасность?
— Конечно, есть, это дело вообще опасное.
— Больше, чем обычно бывает в таких случаях?
— Да. Нет. Откуда мне знать. Они говорят, что все идет нормально, что бы это там ни означало.
— Полагаю, что она не в большей опасности, чем другие в ее положении?
— Наверное.
— Ты уж прости, что я надоедаю тебе звонками и все такое…
— Да ничего страшного. Ты где?
— В клубе под названием «Уимпол».
— Первый раз слышу.
— Я тоже. Ладно, потом расскажу. Очень интересно.
— Хорошо. Расскажешь потом.
Я вернулся в бар.
— А я-то думал, наш добрый старый друг решил взвалить все на нас, — сказал Этуотер. — Тебе плохо стало?
— Боже, нет, конечно.
— Ты такой ужасно бледный, прямо на себя не похож. Верно, Джим? Наверное, один фирменный будет сейчас в самый раз. А меня так рвало, ну, в тот вечер, когда старина Грейнджер продал свой «бентли»; нажрался как свинья…
Когда я потратил шиллингов тридцать, Джиму наскучил холодный чай.
— Почему бы вам, джентльмены, не присесть к столу и не заказать по хорошему куску мяса?
— Всему свое время, Джим, всему свое время. Мистер Плант не прочь выпить еще один твой фирменный, для аппетита. А я просто не в силах видеть, как старый добрый друг пьет один, поэтому присоединюсь к нему.
Позже, когда мы напились уже в стельку, появились бифштексы, которые вроде бы никто не заказывал. Мы ели их за барной стойкой, щедро поливая вустерским соусом. Кажется, все наши разговоры сосредоточились на Эплби и том, как его найти. В телефонной книге мы нашли двух и позвонили им, но оба дружно отрицали, что знают о сокровищах иезуитов.
Было около четырех утра, когда мы наконец вышли из клуба «Уимпол». Этуотера развезло окончательно. Больше, чем меня. На следующий день я почти дословно вспомнил наш с ним разговор. Мы вышли на улицу, и я спросил:
— Ты где живешь?
— Трущобы. Жуткая дыра.
— Послушай, почему бы тебе не пожить у меня? У меня дом за городом, места предостаточно. Можешь жить сколько угодно. До самой смерти.
— Спасибо, так и сделаю. Только сперва надо сходить на набережную, собрать вещи.
И мы расстались. Я проводил его взглядом — он шел нетвердой походкой по Уимпол-стрит, мимо начищенных медных вывесок, — взял такси и поехал к себе на Ибери-стрит, где разделся, сложил одежду стопкой и улегся в постель. Проснулся в темноте, через несколько часов, не понимая, как и когда здесь оказался.
В гостиной надрывался телефон. Это был Роджер. Он сказал, что Люси два часа назад родила сына; с тех пор он только и знает, что названивает родственникам; чувствует она себя прекрасно; первым делом, как только вышла из наркоза, попросила сигарету.
— Страшно хочется выйти и напиться, — сказал Роджер. — Ты как?
— Нет, — ответил я. — Боюсь, что не получится. — И снова улегся в постель.
Напившись, я обычно засыпаю крепко и, просыпаясь, чувствую себя вполне прилично; у Роджера все не так. В прошлом мы часто обсуждали эту его алкогольную бессонницу и не находили от нее лекарства, кроме разве что воздержания от спиртного. Позвонив мне, он вышел куда-то с Бэзилом, и наутро выглядел просто чудовищно.
— Странное дело, — заметил он. — Я не испытываю абсолютно никаких чувств к этому младенцу. Все эти последние месяцы только и знал, что твердить себе; вот увижу его — и тут же нахлынут, проснутся глубоко укоренившиеся атавистические чувства. Словом, готовился к сильнейшему эмоциональному потрясению. И вот внесли этот сверточек, и показали мне, и я смотрел на него и ждал — и ничего не случилось. Все равно как впервые попробовать гашиш или пройти «конфирмацию» в школе.
— Знал я одного человека, у него было пятеро детей, — сказал я. — И он чувствовал то же самое, пока не появился последний, пятый ребенок. Тут его вдруг так и пронзила любовь; он принес градусник и мерил младенцу температуру, стоило только няньке выйти из комнаты. Думаю, все дело в привычке, как с гашишем.
— Я смотрел на него, и казалось, что я не имею к этому никакого отношения. Словно мне показали аппендикс Люси или вырванный у нее зуб.
— А какой он? То есть я хотел спросить, он не уродец?
— Да нет. Я посмотрел: две ручки, две ножки, одна голова, весь такой беленький — просто младенец, и все. И, конечно, пока нельзя сказать, нормальный он или нет. Кажется, первый признак ненормальности — это когда младенец не может удержать предметы ручками. А тебе известно, что бабушку Люси надолго заперли в психушке?