Полное собрание рассказов

Во Ивлин

— Нет, сэр. В классе меня обошли двое учеников.

— Но не О’Мэлли, верно? Не знаю, удастся ли мне объяснить, почему я отдал предпочтение ему, а не тебе. Ты во многих смыслах был более подходящей кандидатурой. Но суть в том, что некоторым необходимавторитет, а другим — нет. Ты личность, в тебе много индивидуального. А вот О’Мэлли в себе не уверен. Такие, как он, обычно попадают в разряд отстающих. Ну или второсортных. Тебе это не грозит. Более того, речь идет всего лишь о дортуаре. Думаю, под началом О’Мэлли ты будешь чувствовать себя уютно и работать хорошо. Не уверен, что то

же самое можно было бы сказать об О’Мэлли, окажись он под твоим началом. Понимаешь? В этом дортуаре обстановка всегда складывалась сложная. И я не хочу повторения того, что случилось с Флетчером. Ты меня понимаешь?

— Я понимаю, что вы имеете в виду, сэр.

— Сердитый маленький дьяволенок, вот кто ты есть!

— Сэр?..

— Ладно, иди. Нет смысла тратить на тебя время.

— Спасибо, сэр.

Чарлз поднялся.

— Я заказал — и скоро получу — маленький ручной печатный станок, — заметил мистер Грейвз. — Думаю, он тебя заинтересует.

Станок действительно страшно интересовал Чарлза и занимал одно из главных мест в его мечтах, причем везде — в церкви, в школе, в постели: словом, в редкие минуты абстрагирования от неприятной действительности. Пока другие мечтали о гоночных автомобилях, охоте и скоростных моторках, Чарлз часто и подолгу думал о создании собственной печатной продукции. Но какие образы встают у него перед глазами, ни за что не признался бы мистеру Грейвзу.

— Думаю, что изобретение миниатюрного переносного станка — самая настоящая катастрофа, сэр. Каллиграфия сильно пострадает.

— А ты, однако, тот еще гусь, Чарлз, — заметил мистер Грейвз. — И знаешь, меня от тебя просто тошнит. Ступай. И позови ко мне Уитли. И еще. Постарайся впредь не слишком разочаровывать меня. Только зря потратили время.

Вторая пара уже началась, когда Чарлз вошел в классную комнату; доложился дежурному, послал Уитли к мистеру Грейвзу и, усевшись над учебником Хасселя, с полчаса предавался мечтам. Он грезил высокими фолиантами, широкими полями страниц, отформованными листами плотной бумаги с обрезом, витиевато изукрашенными заглавными буквами, рубриками и колонками своего печатного текста. На третьей паре можно было «читать»; Чарлз читал «Силу духа» Хью Уолпола. [114]

114

Уолпол, Хорас (1717–1797) — английский писатель, родоначальник готического романа.

Уитли возвратился, только когда звонок возвестил о конце занятий на этот день.

Тэмплин приветствовал его словами:

— Не повезло тебе, Уитли. Сколько получил? Он пожадничал, верно?

Чарлз тоже не удержался:

— Что-то долго шла эта ваша болтовня. Не понимаю, о чем вообще с ним можно столько говорить?

— Это был конфиденциальный разговор, — мрачно ответил Уитли.

— О, извини.

— Нет, как-нибудь я расскажу вам, если обещаете хранить молчание. — Вместе они поднялись по башенной лесенке в дортуар. — Эй, а вы заметили? Ну, что в этом семестре Эпторп оказался в Верхней приемной? Слыхали когда-нибудь, чтоб младший воспитатель занимал другое место, кроме как в Нижней? Интересно, как он этого добился?

— Да и зачем это ему вообще?

— Да затем, невинная

ты душа, что Уикхем-Блейка перевели в Верхнюю приемную.

— Что ж, Грейвз проявил такт.

— Знаешь, иногда мне кажется, что мы, пожалуй, недооценили Грейвза.

— Вроде бы в столовой ты так не думал.

— Да. Но потом поразмыслил хорошенько и…

— Так ты считаешь, он к тебе подмазывается?

— Ну, не знаю. Единственное, что могу сказать, он старается вести себя прилично. Да он вообще человек вполне пристойный. Выяснилось, что у нас много общих знакомых, общались с ними на каникулах. И охотничьи угодья у нас рядом. И он там был.

— Ничего особенно пристойного в том не нахожу.

— Ну, все же это как-то связывает людей. И еще он объяснил, почему назначил О’Мэлли в совет. Он, знаете ли, человек с характером.

— Кто, О’Мэлли?

— Да нет, Грейвз. Сказал, что лишь по этой причине стал школьным учителем.

— А мне сдается, он стал учителем потому, что типичный слабак.

— Ничего подобного. Между прочим, он собирается в дипломатическую школу, как и я.

— Думаю, провалится уже на собеседовании. Жутко трудный экзамен. Ему не по зубам.

— Но собеседование предназначено лишь для того, чтоб сразу отсеять нежелательный элемент.

— Тогда Грейвз пролетает сразу.

— Он говорит, что преподавание, особенно в школе, самое гуманистическоепризвание в мире. И что Спирпойнт вовсе не арена для соревнований. Мы должны остановить слабейших от падения в пропасть.

— Что, прямо так и сказал?

— Да.

— Надо запомнить, на тот случай если с Пикоком произойдут какие неприятности. Ну а что еще говорил?

— О, мы говорили о людях, об их характерах. Вроде бы ты говорил, что у О’Мэлли есть самообладание?

— Господи! Нет, конечно.

— Грейвз считает, что у одних людей самообладания и хватки достаточно от природы и они могут сами о себе позаботиться, а другим, таким, как О’Мэлли, уверенности в себе не хватает. Ну и он считает, что власть придаст О’Мэлли самообладания.

— Ну, пока что эта затея не работает, — заметил Чарлз, наблюдая, как О’Мэлли тихо прошмыгнул мимо их кроватей в свой уголок.

— Добро пожаловать, начальник дортуара! — насмешливо воскликнул Тэмплин. — Вроде бы мы все опоздали? Ну что, донесешь на нас?

О’Мэлли взглянул на наручные часы:

— Вообще-то опоздали. Ровно на семь минут.

— А по моим часам — нет.

— Будем жить по моим.

— Вон оно как, — протянул Тэмплин. — Может, и часы тебе тоже ставили в совете? Много чести для такой дешевки.

— Выступая как официальное лицо, я оскорблений не потерплю. Ясно, Тэмплин?

— Ага, тогда, значит, точно: часы подводили там. Первый раз в жизни слышу, что часы можно оскорбить.

Они разделись, почистили зубы. О’Мэлли то и дело поглядывал на часы, а потом сказал:

— Время помолиться на ночь.

Все опустились на колени возле кроватей, зарылись лицами в постельное белье, а через минуту по очереди быстро поднялись и улеглись; все, кроме Тэмплина, который так и остался коленопреклоненным. О’Мэлли в нерешительности застыл посреди комнаты, зажав в руке цепочку газовой лампы. Прошло три минуты; согласно традиции никто не имел права заговорить, пока произносится молитва; потом мальчики захихикали.