Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Письма
Шрифт:
37
Печ. по автографу (РНБ. Ф. 474 (альбом П. Н. Медведева № 1. Л. 34–40)). Опубликовано: Гумилевские чтения 1984, Ахматова А. А. Десятые годы. М., 1989, Ахматова А. А. Сочинения. В 2 т. М., 1990. Т. 2, Хейт.
Два письма Ахматовой Гумилеву из Слепнево, написанные 13 и 17 июля 1914 г., в самый канун мировой войны, — единственные дошедшие до нас из всего их эпистолярного цикла. В сочетании с письмами Гумилева от 10/23 июля 1914 г. из Териок и от 17 июля 1914 г. из Петербурга (№№ 135 и 136 наст. тома) они дают возможность хотя бы частичной реконструкции стилистики утраченной переписки, позволяют услышать голоса великой супружеской пары в их диалогическом общении.
Предвоенные месяцы в жизни супругов Гумилевых были крайне драматичными и насыщенными всевозможными событиями, так что для лучшего понимания писем необходим исторический экскурс. Гумилев и Ахматова переехали из Царского села в Слепнево в конце мая 1914 г., рассчитывая, очевидно, на длительный совместный летний отдых. По приезде Гумилев пишет письмо М. Л. Лозинскому (см. № 133 наст. тома), приглашая его в гости («У
В материалах П. Н. Лукницкого сохранились любопытные материалы, связанные с этой важной биографической коллизией, существенно повлиявшей на творчество поэта (Т. В. Адамович посвящена книга стихов «Колчан», непосредственно с событиями лета 1914 г. связано появление рассказа «Путешествие в страну эфира» (см. № 15 в т. VI наст. изд. и комментарии к нему)). «Я вчера много говорил с В. С. Срезневской о Татиане Адамович. Та мне рассказала, что считает роман с Таней Адамович выходящим из пределов двух обычных категорий для Н. С. (первая — высокая любовь: к АА, к Маше Кузьминой-Караваевой, к Синей звезде), вторая — ставка на количество девушек... Роман с Таней Адамович был продолжительным, но, так сказать, обычным романом в полном смысле этого слова. В. Срезневская сказала, что однажды в разговоре с Николаем Степановичем она упомянула про какой-то факт. Он сказал: “Да, это было в период Адамович”» (Жизнь поэта. С. 162). Легко представить, как этот «обычный роман в полном смысле этого слова» действовал на Ахматову, тем более что «Таня Адамович, по-видимому, хотела выйти замуж за Николая Степановича» (Там же. С. 163), вела себя, насколько можно судить, достаточно «жестко» и без стеснения появлялась в царскосельском доме Гумилевых. Она была расчетливым, сильным, лицемерным, прагматичным до цинизма, обаятельным и талантливым человеком, любящим и понимающим искусство и умеющим окружать себя изысканным обществом («Мама позволила нам иметь jour-fixe, день приемов, и каждый понедельник по вечерам у нас всегда бывало по десять-пятнадцать гостей. Играли, пели, читали стихи, спорили. О, это были воистину очаровательные вечера. Всегда бывали Анна Ахматова [sic!], Михаил Кузмин, Николай Гумилев, Георгий Иванов. <...> Приходили и играли Лурье, Ирена Энери и — когда бывал в Петербурге — Николай Орлов. У наших вечеров была артистическая, дружеская атмосфера, и хотя моя сестра Габриэль и я, быть может, и составляли для некоторых особ своего рода магнит, то все же, а это — самое главное — объединяла нас всех общая приверженность искусству» (Жизнь Николая Гумилева. С. 89)).
У двадцатипятилетней Ахматовой впервые в ее отношениях с Гумилевым появилась сильная, настоящая «соперница», и она очень болезненно переживала это. Отношения между супругами с зимы 1914 г. совершенно разладились, и нужен был лишь внешний толчок, чтобы скрытое неблагополучие вырвалось наружу. Именно это и произошло в середине июня в благополучной, с теннисом и гостями-соседями «дачной» слепневской жизни. Реакция Гумилева была резкой и недвусмысленной: «Николай Степанович предложил АА развод (!). АА: “Я сейчас же, конечно, согласилась!” <...> Сказала Анне Ивановне [Гумилевой], что разводится с Николаем Степановичем. Та изумилась: “Почему? Что?” — “Коля сам предложил”. АА поставила условием, чтобы сын остался у нее в случае развода. Анна Ивановна вознегодовала. Позвала Николая Степановича и заявила ему, тут же при АА: “Я тебе правду скажу, Леву я больше Ани и больше тебя люблю...” <...> АА снова рассказывала, как она “всю ночь, до утра” читала письма Тани и как потом никогда ничего об этом не сказала Николаю Степановичу» (Жизнь поэта. С. 163). Кончилось все тем, что Гумилев уехал из Слепнево «в Либаву и Вильно, где жила Т. В. Адамович» (Труды и дни. С. 240), а Ахматова — «в Петербург (одна, к папе) <...> Пробыла у папы несколько дней, неделю — не больше, и поехала в Киев. Не в самый Киев, а в Дарницу (мама жила там)» (Черных В. А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. Ч. 1. М., 1996. С. 74). Состояние ее исчерпывающе выражено в письме к М. Л. Лозинскому от 25 июня 1914 г. «За границу я не поеду, что там делать! А дней через 10 буду опять в Слепневе и уж до конца там останусь. Если даст Бог, помру, если нет — вернусь в Петербург осенью глубокой. <...> Лето у меня вышло тревожное: мечусь по разным городам, и везде страшно, пусто и невыносимо» (Там же). Действительно, в Дарнице Ахматова пробыла лишь несколько дней (приблизительно с 25 июня по 7 июля 1914 г.) — ведь в Слепнево на руках у А. И. Гумилевой оставался маленький сын. 9 июля она уже в Москве (где, пересаживаясь «в первый попавшийся почтовый поезд», идущий до Подобино или до Твери, она случайно встречает... Блока: «С кем вы едете?» — «Одна»), а 10-го — снова в Слепнево.
Между тем Гумилев пребывает в Либаве, и никакой связи между ним и Слепнево нет. Обстоятельства этого пребывания неизвестны, но не надо забывать, что буквально сразу же по отбытию из Либавы создается «Путешествие в страну эфира» — рассказ, дающий богатую пищу для размышлений, в том числе и в биографическом плане. Можно также с уверенностью сказать, что перспектива бракосочетания с Т. В. Адамович по истечении достаточно небольшого срока стала казаться ему все менее и менее заманчивой — и тогда же, 9 июля, когда Ахматова в Москве, удивляя Блока («Анна Ахматова в почтовом поезде»), на перекладных спешит в Бежецк, Гумилев «выныривает» в Териоках, в равном удалении и
Милый Коля,
10-го я приехала в Слепнево. Нашла Левушку здоровым, веселым и очень ласковым. О погоде и делах тебе верно напишет мама...
Ахматова пишет это письмо, прилагая к нему два созданных в эти дни гениальных стихотворения (комментировать которые в этом контексте нет сил человеческих), — пишет, не зная, что пока «шли переговоры» между Ваммельсуу и Слепнево, сам Гумилев, отдав визиты Чуковскому и С. К. Маковскому и допоздна проговорив с ними о текущих вопросах литературной политики, наутро собрался с духом, и тоже, подавив гордость, решил первым «пойти на мировую»:
Милая Аничка,
думал получить твое письмо на Царск<осельском> вок<зале>, но не получил. Что, ты забыла меня или тебя уже нет в Дарнице? Мне страшно надоела Либава, и вот я в Териоках... (см. № 135 наст. тома)
Это письмо от отправляет в Дарницу, откуда Инна Эразмовна Горенко (по всей вероятности, не менее взволнованная происходящим, чем Анна Ивановна Гумилева) немедленно пересылает его в Слепнево. Второе письмо Ахматовой — от 17 июля (№ 38 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома) — вздох облегчения, и такой же вздох облегчения — письмо Гумилева от того же 17 июля, которое он пишет «синхронно» с женой, также получив ее «мировую»: «Целую всех. Очень скоро увидимся» (см. № 136 наст. тома). Ни тот, ни другая не знают, что мирной жизни после благополучного примирения в это страшное лето им будет отпущено несколько часов — Гумилев, действительно, приедет одновременно со своим письмом (трогательные хозяйственные планы Ахматовой на осень так и останутся, увы, по всей вероятности, неизвестными ему), 19 июля 1914 года — в миг, когда Германия объявит войну России («Утром еще спокойные стихи про другое («От счастья я не исцеляю...»), а вечером вся жизнь вдребезги» (Черных В. А. Указ. соч. С. 76)). Все события этих месяцев Гумилев подытожил в строфах окончательной версии «Пятистопных ямбов»:
Сказала ты, задумчивая, строго:
«Я верила, любила слишком много,
А ухожу не веря, не любя,
И пред лицом Всевидящего Бога,
Быть может, самое себя губя,
Навек я отрекаюсь от тебя».
Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных, тонких рук,
Я сам себе был гадок, как паук,
Меня пугал и мучил каждый звук,
И ты ушла, в простом и темном платье,
Похожая на древнее Распятье.
То лето было грозами полно,
Жарой и духотою небывалой,
Такой, что сразу делалось темно
И сердце биться вдруг переставало,
В полях колосья сыпали зерно,
И солнце даже в полдень было ало.
И в реве человеческой толпы,
В гуденье проезжающих орудий,
В немолчном зове боевой трубы
Я вдруг услышал песнь моей судьбы
И побежал, куда бежали люди,
Покорно повторяя: «Буди, буди».
В истории мирового эпистолярного искусства найдется немного эпизодов, равных по драматизму, психологической глубине и исторической содержательности переписке Гумилева с Ахматовой в июле 1914 года.
В июньской книге «Нового слова» меня очень мило похвалил Ясинский. — Упоминание о положительной оценке «Четок» писателем и журналистом Иеронимом Иеронимовичем Ясинским (1850–1931), редактором консервативного журнала «Новое слово» (1908–1914; литературное приложение к газете «Биржевые ведомости») — несомненный скрытый «вызов» обиженной Ахматовой: Гумилев, ранее сотрудничавший с этим изданием, порвал все отношения с журналом и его редактором после выхода оскорбительно-разносной рецензии «М. Чуносова» (постоянный псевдоним Ясинского) на ЧН (Новое слово. 1912. № 7. С. 157–158). Действительно, в оценке «Четок» Ахматовой «М. Чуносов» был более чем комплиментарен: «Слова у нее простые, без вывертов, без модных фасонов, а между тем, кажутся новы. Стоят на месте, и из сочетания их звучит то прекрасное, что так характерно для стиха Анны Ахматовой. <...> Нет ничего «умного» в стихах Анны Ахматовой; она не мудрствует лукаво, но зато сколько поэтического, сколько глубоко прекрасного, очаровательно женского» (Новое слово. 1914. № 7. С. 158). Ср. его же заключения о стиле автора ЧН: «...Это почти пошлость и напоминает произведения фабричных поэтов из народа» (Новое слово. 1912. № 7. С. 157).