Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Письма
Шрифт:
50
Печ. по автографу (РГАЛИ. Ф. 1384. Оп. 1. № 3). Публикуется впервые. Бумага заверена: «Верно. В. Трахтенберг».
Слезкин Юрий Львович (1885–1947) — прозаик, дебютировавший как талантливый автор мистико-фантастической прозы, а завершивший свою карьеру историческими романами в традициях «соцреализма». В дореволюционные годы был лишь «шапочно знаком» с Гумилевым по клубу «Медный всадник» (см.: Воспоминания о «серебряном веке». М., 1993. С. 468), зато в 1918–1919 гг., став секретарем петроградского Союза деятелей художественной литературы (СДХЛ, см. комментарий к № 52 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома), оказался связан с ним достаточно тесными деловыми отношениями и даже — в качестве счастливого избранника И. Е. Куниной — сумел внести в эти отношения оттенок романтической интриги. «...Ясно вижу... особняк, кажется мне, барона Гинзбурга... Тут находится (находилось в 1918 г.) какое-то профессиональное учреждение литераторов — не помню, клуб ли, союз. Не помню и того, зачем мы сюда пришли — прямо из Ботанического сада, где опьяняюще пахло всеми веснами мира... У Гумилева там какие-то дела <...> Он настаивает, чтобы я вошла, знакомит меня с множеством новых людей... <...> Через вечность,
Данное письмо рисует Ю. Л. Слезкина только с «деловой» стороны. Упоминаемый в письме адрес — Васильевский остров, 11 линия, д. 18 — адрес описанного Куниной (правда в весеннее время) особняка барона Гинзбурга, где и помещался СДХЛ (см.: Соч III. С. 409).
51
Печ. по автографу (РГАЛИ. Ф. 147. 1. 46). Публикуется впервые.
Гриневская Изабелла Аркадьевна (1864–1942) — драматург, прозаик, поэтесса, переводчица, критик. Обучалась на Высших женских (Бестужевских) курсах, затем, познакомившись с И. А. Ефроном, работала в «Энциклопедическом словаре». Владела многими европейскими языками и литературную деятельность начала переводами (В. Гюго, А. Мицкевич, Дж. Кардуччи, Г. Д’Аннунцио, Г. Гауптман, Шекспир, Байрон и др.). Печатала стихи, пьесы, рассказы, статьи в журналах «Живописное обозрение», «Нива», «Вестник Европы». В конце 1910-х — начале 1920-х годов работала переводчиком в издательстве «Всемирная литература». В последние, «советские» десятилетия своей жизни И. А. Гриневская по болезни и немощи никакого участия в литературной жизни не принимала. И. А. Гриневская была членом литературно-художественного кружка имени Я. П. Полонского и «Вечеров Случевского», где могла встречаться с Гумилевым, однако, судя по тому, что она не знала даже имя поэта (!), никаких контактов с ним у нее не было.
Письмо И. А. Гриневской состоит из двух частей, первая из которых, «вступительная», адресована, предположительно, Федору Александровичу Лютеру (1864–1920), преподавателю древних языков и участнику «Литературно-мыслительного кружка» в Петербурге, которого Гриневская, вероятно, использовала в качестве посредника «по старой дружбе» (его статус во «Всемирной литературе» неясен). Вторая часть письма адресована Гумилеву (которого она называет «Григорием Степановичем»). Это послание носит характер «открытого письма» и представляет собой, в сущности, критическую рецензию на книгу Гумилева и К. И. Чуковского «Принципы художественного перевода», вышедшую первым изданием в 1919 г., вторым, уже с «тройным» авторством — Гумилева, Чуковского и Ф. Д. Батюшкова, — в 1920 г. Датировка текста соответствует времени выхода этих изданий.
Письмо Гриневской отражает взгляд многих «спецов» (по тогдашней советской терминологии) «Всемирной литературы», не принимавших стремление Гумилева разработать для этого грандиозного проекта Горького некие общие, универсальные методические принципы, дающие хотя бы общие гарантии соответствия поставляемой издательством «продукции» качественному «стандарту» современного европейского перевода. Для понимания конфликта Гриневской и Гумилева (поводом для которого, как можно понять из письма, стала работа над книгой переводов С. Бенелли «Драматические поэмы» (опубликована в 1923 г.)) нужно особо отметить беспрецедентность самого феномена «Всемирной литературы» в истории мировой переводчицкой деятельности.
«Всемирка» (как очень скоро стали ее называть писатели, вовлеченные в дело) возникла 20 августа 1918 г., когда был заключен договор между А. М. Горьким, А. Н. Тихоновым, З. И. Гржебиным и И. П. Ладыжниковым об организации издательства «Всемирная литература». Согласно этому договору, издательство ставило своей целью «перевод на русский язык и подготовку к печати избранных произведений иностранной художественной литературы конца XVIII — XIX вв.». Полную ответственность за все предприятие взял на себя Горький, особо оговорив в договоре, что «А. М. Пешкову предоставляется полная свобода в организации издательства, как-то: в выборе подлежащих изданию книг, в установлении их тиража, в определении характера вступительных статей и примечаний, а также в выборе сотрудников, авторов, переводчиков и служащих издательства...» (см.: Зайдман А. Д. Литературные студии «Всемирной литературы» и «Дома искусств» // Русская литература. 1973. № 1. С. 141). Такой «авторитаризм» со стороны Горького не случаен, ибо он замышлял реализацию грандиозного просветительского проекта, равного которому не было со времен французской энциклопедии. Это не могло не вызывать скепсис и раздражение со стороны большинства привлекаемых им сотрудников, поставленных к тому же в подавляющем большинстве своем перед проблемой физического выживания и менее всего расположенных к пафосу футурологического мышления. «Трудно починить водопровод, — горько иронизировал Евгений Замятин, — трудно построить дом, но очень легко — Вавилонскую башню. И мы строили Вавилонскую башню: издадим Пантеон литературы российской — от Фонвизина до наших дней. Сто томов! Мы, быть может, чуть-чуть улыбаясь, — верили или хотели верить» (Замятин Е. Лица. Нью-Йорк, 1967. С. 16–19). Во «Всемирку» приходили те, кому в годы «военного коммунизма» негде было заработать на кусок насущного хлеба, и приносили с собой соответствующий настрой. «Переводы делаются наспех для «Всемирной литературы», — простодушно замечала И. В. Одоевцева. — <...> К переводам никто не относится серьезно — это халтура, легкий способ заработать деньги» (Одоевцева I. С. 216). Впрочем, были и гораздо более серьезные, «идеологические» оппозиции. «Во «Всем. Лит.» видел Сологуба, — отмечает в дневнике К. И. Чуковский. — Он фыркает. Зовет это учреждение «ВсеЛит» — т. е. вселить пролетариев в квартиру — и говорит, что это грабиловка» (Чуковский К. И. Дневник. 1901–1929. М., 1991. С. 96).
«Пролетарий», читающий Байрона или Сема Бенелли, вызывал резкое раздражение у столь «народолюбивой» до революции русской интеллигенции. Горький был одинок в своем просветительстве — и совершенно неожиданно получил поддержку со стороны «аристократа» и «эстета» Гумилева.
В конце августа 1918 г. Гумилев «получает от М. Л. Лозинского
«28 октября. Тихонов пригласил меня недели две назад редактировать английскую и америк. литературу для “Издательства всемирной литературы при Комиссариате народного просвещения”, во главе которого стоит Горький. <...> Самое мучительное эти заседания под председательством Горького. Я при нем робею, глупею, говорю не то, трудно повернуть шею в его сторону — и нравится мне он очень, хотя мне и кажется, что его манера наигранная. <...> Он заботится только о народной библиотеке. Та, основная, к-рую мы затеваем параллельно, — к ней он равнодушен. Сведенья его поразительны. Кроме нас участвуют в заседании: проф. Ф. Д. Батюшков (полный рамоли, пришибленный), проф. Ф. А. Браун, поэт Гумилев (моя креатура), прив.-доцент А. Я. Левинсон — и Горький обнаруживает больше сведений, чем все они. <...>
Ноябрь 12. Вчера заседание — с Горьким. <...> На заседании была у меня жаркая схватка с Гумилевым. Этот даровитый ремесленник — вздумал составлять “Правила для переводчиков”. По-моему, таких правил нет. Какие в литературе правила — один переводчик сочиняет, и выходит отлично, а другой и ритм дает и все, — а нет, не шевелит. Какие же правила? А он — рассердился и стал кричать. Впрочем, он занятный, и я его люблю.
24 ноября. Вчера во “ВсеЛите” должны были собраться переводчики и Гумилев должен был прочитать им свою «Декларацию». Но вчера было воскресенье, “ВсеЛит” заперт, переводчики столпились на лестнице, и решено было все гурьбой ехать к Горькому. Все в трамвай! Гумилев прочел им программу максимум и минимум — великолепную, но неисполнимую — и потом выступил Горький. <...> “Именно потому, что теперь эпоха разрушения, развала, — мы должны созидать... Я именно потому и взял это дело в свои руки, хотя, конечно, с моей стороны не будет рисовкой, если я скажу, что знаю его меньше, чем каждый из вас...”
10 марта 1919. Был у меня Гумилев вчера. Говорили о Горьком. — “Помяните мое слово, Горький пойдет в монахи. В нем есть религиозный дух. Он так говорил о литературе, что я подумал: ого!”»
Это быстрое движение друг к другу двух великих художников — глобальное явление литературной жизни конца 1910-х годов — происходило, прежде всего, потому, что Гумилев оказался наиболее восприимчив к горьковской идеологии массового просвещения, мог воспринять и «вместить» ее как что-то безусловно «свое». «В наше трудное и страшное время спасенье духовной культуры страны возможно только путем работы каждого в той области, которую он свободно избрал себе прежде. Не по вине издательства эта работа его сотрудников протекает в условиях, которые трудно и представить себе нашим зарубежным товарищам. Мимо нее можно пройти в молчании, но гикать и улюлюкать над ней могут только люди, не сознающие, что они делают, или не уважающие самих себя», — формулирует он в 1921 г. свое собственное credo этих лет (см. № 180 наст. тома), почти дословно повторяя Горького. «Ты же знаешь о Леконт де Лиле, одном из величайших поэтов Франции, — обращался Гумилев к бывшему «сподвижнику» С. М. Городецкому, — почему бы не узнать о нем рабочему и крестьянину. <...> Литература и народ любовно тянуться друг к другу, только встреча их произойдет на улице, пестрящей обрывками воззваний, под выкрики митинговых ораторов, а в просторных светлых дворцах, превращенных в библиотеки...» (См.: Соч III. С. 337). Приняв «демократическую стратегию» «Всемирной литературы», Гумилев немедленно сделал из нее практические выводы: любая деятельность при таких масштабах (в том числе и деятельность переводчика) может мыслиться только как технология (те же ассоциации приходили в голову и Чуковскому: «Третьего дня я написал о Райдере Хаггарде. Вчера о Твэне. Сегодня об Уайльде. Фабрика!» (Чуковский К. И. Дневник... С. 96)). Гумилев понимает (и принимает) задачу издательства Горького как необходимости поставить переводы «на поток» — и начинает, увлекая туда же и Чуковского, создавать методику как необходимую основу любого технологического процесса, и учебные заведения для освоения этой методики молодыми кадрами — знаменитые «Студии перевода» при «Всемирной литературе». Вне подобных действий все рассуждения о «рабочем и крестьянине, которые открывают для себя творчество Леконта де Лиля», есть, конечно, прекраснодушная демагогия. В сущности, сотрудничество Горького и Гумилева во «Всемирной литературе» мы можем рассматривать как первый практически опыт «культурной революции» — хотя и в очень ограниченном масштабе.
Естественно, что такой «фабричный» подход к творческой работе переводчика не мог не вызвать как тайный, так и явный протест со стороны деморализованных происходящим (не только в области художественного перевода) старых переводчиков-«кустарей», которых привела во «Всемирную литературу» лишь (фатальный каламбур) горькая необходимость. Своеобразным «манифестом» этой «оппозиции» и стало открытое письмо Гриневицкой «Григорию Степановичу». Объективную же оценку деятельности Горького и Гумилева дал по прошествии лет Г. В. Иванов: «Его (издательства «Всемирная литература» — Ред.) значение очень велико — и тем, что добрая сотня русских писателей спасена им от голодной смерти <...> и благодаря ряду превосходных переводов, им изданных или приготовленных к печати. Техника перевода, в частности, стихотворного, была поднята «Всемирной литературой» на небывалую у нас высоту» (Иванов III. С. 234). Правоту этих слов подтверждает реализованная на деле в 1960-е — 1970-е годы мечта Горького — 200-томная массовая серия «Библиотеки всемирной литературы», давшая возможность доступа к сокровищницам мировой культуре миллионам русскоговорящих (и только русскоговорящих) «рабочих и крестьян» России XX века.