Полное собрание сочинений. Том 14. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть вторая
Шрифт:
— Эх, ворона! — крикнул он на человека в кафтане, поднимая свою оголенную руку и продолжая выводить ею такт какой-то, вероятно, всё еще слушаемой им разгульной песни. [1722] — Он покажи закон, порядок покажи, на то начальства постановлена. Так ли я говорю, православные? Эх, ребята! [1723] — певучим голосом вскрикивал он, всё разводя рукой и чуть заметно [1724] улыбаясь.
— Он думает, начальства нет! Разве без начальства можно? А то грабить-то их мало ли их, — одобрительно заговорили в толпе. — Он придет, либо нет, а свое дело знай. Начальник всему делу голова. Хранцуз... Эх, народ!.. Ни к чему говоришь. А, значит, я, говорит, никого не боюсь... Так его и пустили. Войсков мало, что ли, у нас... [1725]
1722
Зачеркнуто:— Буде, буде, шабаш!
1723
Зач.:Приспела!
1724
Зач.:торжественно
1725
Зач.:Тюлень
К
* № 213 (рук. № 95. T. III, ч. 3, гл. XXIII). [1729]
[1730] Каждый человек из этой [1731] толпы не знал того, зачем собрался [1732] и стоит тут народ, но каждый думал, что ежели он не знает этого, то это знают другие и точно так же, глядя на него, предполагая в нем это знание, думали другие. Толпа нажималась беспрестанно то в ту, то в другую сторону на те пункты, где кто-нибудь начинал говорить или кричать, надеясь найти выражение занимавших каждого мыслей. [1733]
1726
Зач.:толпе на углу <Кузнецкого моста> Лубянской площади
1727
Зач.: <группки> кучки людей и отдельные люди
1728
Зач.:и сливались с большой толпой.
1729
Копия.
1730
Зач.:Выйдя на угол Кузнецкого моста, люди эти <встретили тут... толпу, ядро которой составляли пришедшие за расчетом сапожники в халатах> сошлись с стоявшими у угла большого дома пришедшими к хозяину зa расчетом сапожниками и соединились с ними. Пока, остановившись, бурчала эта соединившаяся толпа, вдоль по стене Китай-города показались сопутствуемые женщинами и кричавшими мальчишками пьяные люди с ружьями, шедшие из Кремля. Всё бросилось за ними.
— Да куда же идет народ-то? — спрашивали друг у друга, и никто не мог определительно ответить на этот вопрос.
Целовальник давно уже вернулся домой, и высокий, пьяный малый, затерявшись в толпе, сам не знал, куда и зачем он шел, хотя и продолжал всё так же засучивать свой рукав.
Подобно физическому закону притяжения капельных жидкостей, другие толпы, собравшиеся на Петровке, на Кузнецком, на Софийке вокруг своих отдельных центров, увидав друг друга, соединились между собой и к толпам присоединялись отдельные личности. По мере увеличения толпы уничтожались отдельные интересы и возникал общий, хотя и не высказываемый, интерес настоящей минуты.
1731
Зач.:тысячной
1732
Зач.:весь этот
1733
Зачеркнуто:Перемешавшись между собой, толпились на Лубянской площади мужики, извощики, дворовые люди, мелочные торговки и торговцы, отсталые солдаты, фабричные, кузнецы, иностранцы, духовные, дворники, лавочники и мастеровые — портные, сапожники, кузнецы и фабричные, составлявшие большинство толпы.
— Он думает и начальства нет, — говорили в нараставшей толпе. — Разве без начальства можно? Он покажи порядок, закон покажи. А то грабить-то мало ли их. Во, говорят, острожных повыпустили. Эх, народ! Что про хранцуза-то говорить. Он придет, либо нет, а свое дело знай. На то начальство. Начальник — всему делу голова. Хранцуз... Ни к чему говоришь, а значит, я, говорит, никого не боюсь!
На Лубянской площади послышался гам [?] около выезжавших возов, которые остановили портные, растаскивая наложенное платье. На Лубянскую площадь с разных улиц бежал народ, присоединяясь к народу, и огромная толпа в несколько тысяч народа бурлила, не сходя с места.
Вместо зач. рукой Толстого вписан дальнейший текст до конца варианта.
В Ильинских воротах послышались громкие крики, и несколько человек мужиков вышли оттуда с ружьями и копьями, которые они несли на своих плечах. Мальчишки и бабы бежали за ними. Большая толпа двинулась навстречу этим людям, и эти люди, большей частью поденные рабочие, направились к толпе и тотчас же сошлись с нею.
Мужики эти рассказывали, что раздают ружья народу, что войска ушли в обход, что сперва англичане идут, что француз на горе стоит и что под него народ собирают.
К одной стороне толпы к человеку в фризовой шинели, державшему бумагу, жалось [1734] большинство людей.
1734
Зач.:толпа
— Указ читают, указ читают, — говорили в народе.
Это читали афишу от 31 августа (стр. 177 и 178). [1735]
Никто, даже сам чтец, решительно не понимал смысла читаемого, но во всех людях, разливаясь волною по толпе, одинаково выражалось беспокойное чувство того, что что-то совершается необычайное, и радостное чувство того, что [1736] начальство есть и озабочено всеми ими.
№ 214 (рук. 94. T. III, ч. 3, гл. XXV?). [1737]
1735
Зач.:Дальше от этого центра волной разливались комментарии на это чтение.
1736
Зач.:что-то
1737
Автограф, не имеющий
другой имел странное лицо и был в странном одеянии. На нем был больничный халат и колпак.
— Где граф? Мне нужно графа, нужно скорее: жизнь челоческая и душа человеческая зависит от этого. Где граф, — спрашивал, беспокойно поводя черными, как уголь, с опущенными зрачками глазами, человек в бобровом картузе, знакомый Евстафьичу. И еще не успел Евстафьич ответить, как человек в картузе продолжал: [1738]
— Я иду по улице и вижу Никанора Верещагина, ведомого на казнь. Он сказал мне: граф один спасет меня, беги к нему, и я нашел дом его. Где он? Где спаситель его?
1738
Зачеркнуто:Сказано: будьте кротки, яко голуби, и хитры, яко змеи. Хитрость и кротость даны ему и
— Да нету графа, я сам второй день ищу, — отвечал Евстафьич. — Да вы сами, Иван Макарыч, откуда и с кем? — прибавил Евстафьич, недоверчиво оглядывая товарища Ивана Макарыча и самого Ивана Макарыча, которого он знал прежде молодым студентом, хаживавшим вместе с другими студентами иногда к графу. Тогда он бывал одет чисто и аккуратно и держал себя скромно и робко, теперь на нем был старый серый сюртук, подштанники и прорванные сапоги с нечищенными красными голенищами. Лицо его теперь было худо, обросшее неровными клочками бороды, и желто. Черные, агатовые зрачки его бегали тревожно и низко по шафранно-желтым белкам. Говорил он не громко, так, как будто он не заботился о том, чтобы его слышали другие, а говорил только для того, чтобы говорить и самому себя слышать. Во всё время своего разговора на лице его не только ни разу не мелькнуло ничего похожего на улыбку, но очевидно было, что лицо это утратило уже возможность улыбающегося выражения. Непрестанное выражение его лица было выражение строгого осуждения. [1739]
1739
Зач.:— Да вы об чем? — спросил Евстафьич.
— Сказываю тебе
— Откуда я? Я из желтого дома, из дома сумашедших, где по злобе и коварству людскому я содержался до сего времени. Нынешнего числа выпустили нас, и умных, и безумных (вот он — безумен, но кроток и не опасен), — он указал на товарища. — Меня выпустили, и я пошел к другу моему Верещагину. Я знал, что он содержался в яме и встретил его, ведомого к графу. Ты знаешь графа Растопчина, графа, — повторил он с отвращением в голосе. — Они мучали, томили его и повели на казнь. Он сказал: спаси меня. Где он? Где спаситель наш?
— Да, право, не знаю, Иван Макарыч, я [1740] уже везде искал, нету, вот хотел сходить на Поварскую к графу Ростову, сказывали, они не уехали, так не с ними ли граф остался.
— На Поварской, с правой стороны? Ростова? — повторил Иван Макарыч. — Идем, Жеребцов, — обратился он к своему товарищу, который робко стоял всё это время у крыльца, что-то открывая в ладони, смеясь и быстро опять закрывая. Жеребцов покорно и поспешно побежал за своим путеводителем.
1740
Зач.:сам хотел сходить
Иван Макарыч был меньшой сын богатого священника одного из московских приходов. Оказав большие способности в семинарии и неохоту к поступлению в священники, он поступил в 1810 году в университет и там в особенности сошелся с двумя товарищами: молодым Ключаревым, сыном московского почтдиректора, и Верещагиным, купеческим сыном. Ключарев старик, старый масон и потому близкий человек Пьеру, познакомил [1741] всех трех молодых людей с Пьером. И в первое время своего приезда в Москву Пьер иногда видал их и через Ключарева помогал Ивану Макарычу, не имевшему никаких средств к жизни. Иван Макарыч, так как ему было уже 28 лет, был введен в ложу, и [1742] тайны масонского учения до такой степени овладели им, что он бросил учение, в котором, по словам профессоров, он оказывал необыкновенные способности, и погрузился в [1743] изыскание начал вещей. В 1812 году на Святой неделе, в дни сборов раскольников перед соборами и споров их с православными, Иван Макарыч пришел туда и, обращая на себя общее внимание своим огромным ростом и своей складной русской речью, начал проповедывать свое учение о начале начал и был взят и посажен в сумашедший дом. Иван Макарыч не был сумашедший, когда его посадили, и [1744] в [1745] 9 месяцев, которые он просидел там, не сошел с ума, хотя он и представлялся сумашедшим смотрителям и докторам заведения. Иван Макарыч не был сумашедшим, но он был то, что народ называет зачитавшимся человеком, а что психолог назвал бы человеком, презирающим решения вопросов конечных и ищущим решения только тех вопросов, которые граничат с бесконечностью. В житейских отношениях Иван Макарыч был прост, добр и кроток, как ребенок. Он отдавал всякому свое последнее, разрешал даже споры между сумашедшими, работал, записывал счеты для казначея, но всё это он делал как бы механически, не душой, а одним телом, не приписывая такого рода жизни никакого значения. Силы [1746]
1741
Зачеркнуто:обоих
1742
Зач.:мистицизм
1743
Зач.:изучение всех
1744
Зач.:еще менее
1745
Зач.:целые
1746
На этом автограф обрывается.
* № 215 (Рук. 95. T. III, ч. 3, гл. XXV).
<В то время как граф Растопчин на быстрых лошадях ехал через Сокольницкое шоссе к Яузе, он видел странных людей, [1747] молчаливо и нерешительно движущихся по полю. Люди эти были в белых халатах и один из них, высокий, черный, побежал наперерез дрожкам графа и что-то прокричал ему о смерти, убийстве и воскресении. Это был один из сумашедших, которых в это утро распустили из желтого дома. В 4-м часу дня некоторые из этих сумашедших проникли в город и являлись странными фигурами и лицами, наводили ужас на остававшихся жителей.>
1747
Зач.:робко и