Полное собрание сочинений. Том 14. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть вторая

Толстой Лев Николаевич

Когда Ермолов, посланный [2100] Кутузовым для того, чтобы осмотреть позицию, сказал фельдмаршалу, что под Москвою нельзя драться и надо отступить, Кутузов посмотрел на него молча.

— Дай-ка руку, — сказал он и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: — Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.

Никто не хотел отступить в виду Москвы без бою и оставить столицу, [2101] но это должно было совершиться точно так же математически верно, [2102] как на математически определенное расстояние должен отбежать столкнувшийся с другим шар, когда известны их вес и силы. [2103] Предел силы нашествия был за Москвою, и за Москву должно было отступить русское войско. Точно так же, как причин для отката шара на известное пространство есть тысячи: и вращательная сила, и тяготенье, и тренье, и препятствие воздуха, и наклонной плоскости и др. и др. Точно так же для того, чтобы войска без боя отступили

за Москву, было миллион причин разнообразнейшей людской деятельности, к которой воля Кутузова относилась, как песчинка к миллионам пудов. Причинами отступления за Москву были и овраги, разрезывающие позицию, и упорство Бенигсена защищать Москву (нужно было, чтобы Бенигсен настаивал на одном, чтобы фельдмаршал не согласился на это), и убеждения одержимого лихорадкой и видящего всё поэтому в мрачном свете [2104] Барклая о том, чтобы отступить, и болтовня эмигранта француза Кросара, приехавшего из Испании и настаивавшего на том, чтобы драться, и известие о том, что в Драгомиловском предместьи разбили кабаки, и приезд графа Растопчина, сказавшего всем, что он зажжет Москву, и миллион миллионов причин личных, не в одних высших сферах армии, но и в низших слоях ее, которые все совпали к одному: к оставлению Москвы без боя.

2100

След. четыре слова вписаны рукой Толстого.

2101

След. пять слов вписаны рукой Толстого.

2102

След. пять слов вписаны рукой Толстого.

2103

Последние шесть слов вписаны рукой Толстого.

2104

След. шесть слов вписаны рукой Толстого.

II

Заслуга, и великая заслуга Кутузова (и едва ли был в России другой человек, имевший эту заслугу) состояла в том, что он умел видеть необходимость покорности неизбежному ходу дел; умел и любил прислушиваться к отголоскам этого общего события и не позволил своим личным чувствам итти вразрез с общим делом.

Несмотря на то, что в Бородинском сражении подкапывавшийся под Кутузова Бенигсен выбрал позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (который не мог, не морщась, слушать Кутузов), настаивал на защите Москвы, несмотря на то, что Кутузов ясно, как день, видел цель Бенигсена, в случае неудачи защиты свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, в случае же успеха себе приписать его, в случае же отказа очистить себя в преступлении оставления Москвы. Несмотря на это, Кутузов пощупал пульс Ермолова при его заявлении о необходимости отступить и, остановившись на Поклонной горе, собрал генералов, послал их осматривать позиции и прислушивался ко всем мнениям.

Несмотря на то, что большинство отсоветывало давать сражение, и на то, что в его присутствии Кросар и другие господа спорили и делали планы, как будто фельдмаршала не было, Кутузов не позволил себе составить мнение, а сказал только, выслушав все:

— Ma t^ete, f^ut-elle bonne ou mauvaise, n’a qu’`a s’aider d’elle m^eme, [2105] — и поехал в Фили.

Несмотря на то, что там он узнал от своего адъютанта, ездившего в Москву, что кабаки в Драгомиловой разбиты, что он опытом своим был убежден, что никакие дороги, мосты и укрепления не помогут успеху дела, когда в тылу армии разбиты кабаки, он всё еще не позволил себе составить мнения и созвал совет.

2105

— Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого.

Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить Москву без боя или защищать ее?»

Кутузов поправил его и иначе поставил вопрос:

— Спасенье России в армии, — сказал он. — Выгоднее ли рисковать потерей армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву?

Он выслушал все мнения. [2106]

Остановив Бенигсена воспоминанием о Фридланде и закрывая совет, Кутузов сказал:

— Je vois que c’est moi qui payerai les pots cass'es. [2107]

2106

Зачеркнуто вписанное: изкоторых большинство было

2107

— Стало быть, мне платить за перебитые горшки. Далее зач. вписанное:и распустил генералов.

И, взвесив все суждения, все сведения, из которых кабаки в Драгомилове были одни из важнейших, Кутузов сказал то, что должно было быть: отступать без сражения. Кутузов не мог сказать другого. Это должно было быть. Ежели бы он приказал дать сражение, то точно так же после некоторых споров, колебаний и сомнений было бы то же самое, только роль Кутузова была бы испорчена, его бы участие в общем деле было бы неправильно

и его приказание, противное тому, что должно совершиться, произвело бы некоторое затруднение, настолько затруднение, насколько личный произвол одного человека мог препятствовать исполнению дела, зависящего от участия миллионов людских воль, — но результат был бы всё тот же: Москва была бы оставлена без боя.

Заслуга Кутузова, как полководца, высшая заслуга, которую может оказать человек в его положении, состояла в том, что он понимал общий, неизбежный ход дел, покорял ему свои личные желания. [2108]

Приказав отступать, он отпустил генералов и, [2109] всю ночь не ложась спать, сидел, облокотившись на стол, и думал.

— Этого, этого я не ждал, — сказал он вошедшему к нему адъютанту Шнейдеру. — Этого я не ждал. Этого я не думал.

2108

Дальнейший текст до конца абзаца — автограф на полях.

2109

Зачеркнуто:долго не

— Вам надо отдохнуть, ваша светлость, — сказал Шнейдер.

— Да нет, [2110] будут и они лошадиное мясо жрать, как турки,— не отвечая, прокричал он, ударяя пухлым кулаком по столу. — Будут и они, только бы... — Кутузов не договорил, чего только бы не было, и ушел в свою спальню.

[Следующая глава III, со слов:В противуположность Кутузову, кончая:как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы близка к печатному тексту. Т. III. ч. 3, гл. V,]

2110

Зач.:заставлю

* № 231 (T. III, ч. 3, гл. ІХ–ХІ, VІ–VІІ).

[2111] И онисо всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали Благодетеля. Но они, хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его.

Пьер захотел обратить на себя внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновение услышал медленно летевшее ядро. Ядро приближалось к ногам Пьера и от приближения ядра ноги Пьера холодели и обнажались. Ноги Пьера совершенно обнажились, [2112] ему стало стыдно и страшно. И стыд, и страх было одно и то же, и он поспешно сел.

2111

В рукописи (копии) нехватает нескольких страниц. Рукопись начинается отрывком фразы:но знал (категория мыслей также ясна была во сне), что Благодетель говорил о возможности быть тем, чем были <солдаты на батарее. Пьер больше и больше понимал и почувствовал необходимость сказать то, что он понял.> они Далее, кончая:внимание и сказать — автограф Толстого.

2112

Зач.:и потому он не мог встать и речь его прекратилась. Надписан дальнейший текст, кончая:но он спал.

Всё исчезло. Пьер был один и думал, но он спал.

— Сказанное слово серебряное, а несказанное золотое, — сказал ему какой-то голос, и Пьер в первый раз понял всю глубину значения этой, никогда не слыханной им, пословицы.

«Самое трудное, — продолжал во сне думать или слышать Пьер, — состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего: [2113] слова вечности и добра Благодетеля [2114] и значение того, что сказанное слово — серебряное. [2115] Отдай всё и иди за мной», — сказал голос.

2113

Зачеркнуто:Теперь я должен понять значение криков и пьянства тех (Долохова, Анатоля и других)

2114

Зач.:своей наготы

2115

След. фраза вписана рукой Толстого.

[Далее от слов:Всё соединить?» сказал себе Пьер кончая:Сопрягать? Но как сопрягать всё?» близко к печатному тексту. T. III, ч. 3, гл. IX.]

«Мне что делать?» И Пьер опять заснул и услыхал голос, говоривший: «Отдай всё, бог с ним. Да ну, отдай! Вставайте!» И Пьер опять проснулся и увидал будившего его берейтора и у колодца солдата, отдававшего полную бадью воды бабе, которая подле него стояла с ведрами.