Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856-1869 гг.

Толстой Лев Николаевич

— «Бери, чтоль». — Но ни мужикъ, ни баба не брали лошади. Тогда Андрей Иванычъ веллъ привязать лошадь къ мужицкому возу и самъ ускакалъ прочь. — «Ты смотри, не краденъ ли?» — закричалъ мужикъ вслдъ. — «Не краденъ, не бойся! — закричалъ Андрей Иванычъ, — моего завода, Прозорова, Андрей Иваныча».

Когда въ этотъ вечеръ Андрей Иванычъ вернулся домой, къ нему навстрчу выбжала его нянюшка Марья Лукинишна, — она была у него экономка, — и со слезами стала разсказывать ему, что въ дом становой и другіе чиновники, и переписываютъ вс вещи, и все хотятъ продать, и имнье продадутъ.

«Ничего, Лукинична, поправимся, — сказалъ Андрей Иванычъ, — а вели-ка обдать давать». — Онъ позвалъ Становаго и чиновника обдать и веселился и смялся съ ними за обдомъ, a посл обда веллъ имъ длать свое дло, а самъ веллъ запречь лошадей и похалъ въ городъ ко всмъ роднымъ и знакомымъ просить денегъ. Онъ просилъ взаймы. Но никто не далъ ему. Онъ уже хотлъ хать домой, какъ вспомнилъ

про тетку, которая очень любила его. Онъ пріхалъ къ ней и разсказалъ все. «Я тебя люблю и помогла бы теб, Андрюша, да у меня своихъ денегъ нтъ, а есть дтскія. Отдашь ли ты?» — «Я отдамъ непремнно», — сказалъ Андрей Иванычъ, — и онъ точно думалъ отдать. И тетка взяла съ него честное слово, что онъ перестанетъ жить такъ роскошно и въ [срокъ?] деньги эти заплатитъ. Андрей Иванычъ далъ честное слово, взялъ деньги и похалъ въ <Москву> городъ. Но въ Москв встр[тился] ему его пріятель, и онъ, вмсто того чтобы заплатить деньги, прожилъ ихъ вс. Когда вышли послднія деньги, онъ легъ въ постель, но не могъ спать. Такъ онъ пролежалъ цлую ночь и не могъ придумать, чт`o ему длать. Жалко ему было и свой домъ, и деревню, гд онъ родился и выросъ и гд похоронены были его родители. Но хуже всего для него было то, что онъ обманулъ тетку, не сдержалъ слова и прожилъ чужіе деньги. «Теперь я подлецъ и пропащій человкъ, и мн нельзя жить». Онъ былъ въ такомъ отчаяніи, что если бы у него былъ подъ руками пистолетъ, то онъ застрлился бы. Но пистолета не было... «Утопиться?» — подумалъ онъ. Всталъ, одлся, вышелъ изъ гостинницы и пошелъ къ рк. Когда онъ подошелъ къ рк, солнце встало, и ему стало вдругъ весело. — «Нтъ, — подумалъ онъ, — не буду топиться, a убгу куда нибудь, такъ, чтобы не знали меня. Дальше куда нибудь». — «Вотъ, если бы съ ними уйти куда нибудь», — подумалъ онъ, глядя на рыбаковъ. На берегу лежало мужицкое платье. И ему вдругъ пришла мысль. Онъ снялъ свое платье, будто хочетъ купаться, потомъ влзъ въ воду и надлъ все мужицкое платье и пошелъ по берегу. Все онъ длалъ какъ восн, только думалъ куда бы уйти поскоре. На берегу была пристань, вошелъ на нее. <«Берите билеты скоре», закричали ему.> «Проходи скоре, останешься» — закричали на него и толкнули на пароходъ. Пароходъ засвисталъ и похалъ.

Андрей Иванычъ по привычк прошелъ въ первый классъ, но его оттолкнули оттуда. И онъ услышалъ, какъ барыня по фр[анцузски] сказала: «comme il est beau, ce paysan, il a l’air noble». [151] Онъ прошелъ въ 3-й классъ и слъ на полу у трубы съ мужиками и солдатами и былъ какъ во сн.

Вместо текста, начиная со словъ, стр. 145:Когда въ этотъ вечеръ кончая:и былъ какъ во сн. — первоначально было:

151

[какъ красив этот крестьянин, у него благородный вид.]

<И такъ часто длалъ Андрей Иванычъ. [152] Но пришло и на Андрея Иваныча несчастье. Былъ у него сосдъ Вас. Вас. Хмыровъ. У Хмырова этаго были племянники сироты, и Хмыровъ управлялъ ихъ имніемъ, но вмсто того, чтобы собирать ихъ имнье, онъ понемножку продавалъ его и хотлъ все отнять у сиротъ. Андрей Иванычъ былъ <Предводителемъ, — его дло было смотрть за малолтними,> онъ узналъ про это и похалъ къ Хмырову, чтобы усовстить его. — Мать Андрея Иваныча стала просить его, чтобы онъ оставилъ это дло. Она говорила: «Всхъ людей не усовстишь, а Хмыровъ злой человкъ и тебя не любитъ, онъ давно завидуетъ теб. Не зди, ты только изъ него себ врага сдлаешь». Но Андрей Иванычъ не послушался. — «Нтъ, маменька. Дти мн родня, и я не могу этаго такъ оставить». — И похалъ. До Хмырова было 60 верстъ. Андрей Иванычъ выслалъ лошадей на подставу въ село Дробино и похалъ вечеромъ, когда вс легли спать. Онъ къ утру хотлъ пріхать къ Хмырову. Андрей Иванычъ всегда былъ веселъ, и теперь онъ халъ ночью, то говорилъ съ кучеромъ, то посвистывалъ псенки и думалъ о томъ, какъ онъ отниметъ опеку дтей и спасетъ ихъ имнье. Въ Дорабин онъ остановился на постояломъ двор, пока перемняли лошадей, прилегъ на руку на жесткомъ кожаномъ диван и задремалъ. Старикъ хозяинъ пришелъ, разбудилъ его и сказалъ, что лошади перемнены и коляска заложена. Андрей Иванычъ вскочилъ и говоритъ: «Пчелы, пчелы, гд они?» — «Лошади, сударь, готовы». — «Ахъ да, гд я? Ахъ да, лошади готовы. А я, хозяинъ, какой сонъ видлъ!»

152

Зачеркнуто: Кто просилъ у него, он не отказывалъ. Жена и мать часто говорили ему, что онъ много денегъ тратитъ, но онъ не слушалъ ихъ, и сколько онъ не тратитъ денегь, онъ все только богатлъ. Со всхъ сторонъ къ нему валились деньги.

Такъ жилъ А. И. счастливо 7 лтъ. Но пришло и на него несчастье и такъ пришло, какъ онъ не думалъ.

Былъ у него сосдъ, Василій Васильичъ Шульцъ. Онъ былъ маленькій, кругленькій, румяненькій, съ черными усиками.

После слов:не слушалъ ихъ, поверх строки зачеркнуто:но только этаго мужика онъ часто вспоминалъ потомъ.

— А что, сударь?

— Будто пчелы на меня сли на лицо, на голову, на руки, и я ихъ горстями сгребаю, сгребаю и все не могу сгресть. — А потомъ...

— Ну, сударь, это сонъ хорошій. Это къ богатству. Да вамъ ужъ и такъ двать некуда. А я только попросить хотлъ вашу милость мн деньжонокъ на управду сотенку. Я отдамъ къ весн.

Андрей Иванычъ зналъ, что если дать денегъ, то никогда не отдастъ ему ихъ мужикъ, но онъ не умлъ отказывать, досталъ деньги и далъ.

— Такъ это къ богатству сонъ? — сказалъ онъ, — а вотъ что нехорошо. Вижу, я будто снимаю пчелъ и съ пчелами волоса изъ головы такъ и лзутъ, а это къ чему?

— Да это ничего, такъ, — сказалъ хозяинъ, — мало ли что приснится, — а самъ думаетъ: это нехорошо, это очень нехорошо. И Андрей Иванычъ такъ думалъ, да ничего не сказалъ, а сонъ этотъ долго посл того помнилъ. Онъ слъ въ коляску и похалъ.

Хмыровъ былъ маленькій кругленькій, румяненькій, съ черными усиками, чистенькой, учтивенькой, и домъ его былъ такой же маленькій, чистенькій и пестренькій. Онъ терпть не могъ Андрея Иваныча, но притворился, что очень ему обрадовался и сталъ его угощать и хвалить. И [къ] каждому слову говорилъ: съ. «Ужъ какъ-съ я радъ-съ, Андрей Иванычъ-съ, и что и сказать-съ не могу-съ такимъ.>

[УБИЙЦА ЖЕНЫ.]

Все, что можно было ему сдлать <въ томъ положеніи>, было сдлано. Ни другихъ, ни себя не жаля, онъ отдался той страсти, которая наполняла его сердце, и онъ сдлалъ много труднаго и страшнаго: онъ подкараулилъ ихъ, подкрался, убилъ ее да смерти, наврное убилъ и его изуродовалъ, — наказалъ ихъ, показалъ имъ, что шутить имъ нельзя, и что еще трудне было — не побоялся суда людей и смло сказалъ всмъ: «Возьмите, судите меня. Я убилъ бывшую жену, непотребную суку, и знаю что я сдлалъ хорошо. Теперь берите, судите меня по своему. Вы меня не поймете. А я васъ понимать не хочу». — Онъ все это сдлалъ, и казалось, долженъ бы былъ быть спокоенъ (и гордъ тмъ, что онъ сдлалъ). Все, что онъ длалъ, онъ длалъ для того, чтобы утолить свое безпокойство. Но, сидя одинъ въ отдленіи Части, онъ не былъ спокоенъ. То, отъ чего онъ искалъ успокоенія, длая все то, что онъ длалъ, все точно тмъ же тяжелымъ, выжимающимъ изъ него жизнь камнемъ лежало на немъ и давило его.

Одна перемна была въ немъ: до этаго ему казалось, что ему надо сдлать что-то и что когда онъ сдлаетъ это что-то, ему будетъ легче, огонь перестанетъ жечь его. Но теперь онъ зналъ, что длать больше нечего, и тяжесть также давитъ, и огонь также жжетъ, и онъ усталъ.

Онъ сидлъ на койк, смотрлъ на ршетчатое окошко въ двери, слушалъ шаги, хлопанье дверей на блокахъ и разговоръ въ сосдней каморк. —

— Какой баринъ?

— Баринъ, помщикъ. Весь потрохъ выпустилъ, сказываютъ. Самъ покаялся. Возьмите, говоритъ, меня. Я жену погубилъ.

— Чтожъ ему будетъ, дядя Иванъ?

— Извстно что. Разв имъ велятъ смртоубійство длать? Тоже, что и вашему брату. Чтожъ, разв они господа, такъ и суда на нихъ нту? — Нтъ, братъ. Нынче законъ порядокъ требуетъ.

— Чтожъ, дядя, табакъ то растеръ, что-ли?

— Когда тутъ! Анафемская должность, право.

«Судъ», — подумалъ онъ. — «Пускай. Кнутъ, Сибирь — и это пускай. Пускай бы она смотрла, какъ палачъ будетъ крестъ на крестъ разскать мн мою пухлую спину. Она не увидитъ. Она лежитъ, согнувъ растрепанную голову на блую руку, и всхлипываетъ предсмертнымъ всхлипываньемъ. Пускай, — но мн не легче. Длать больше нечего. Судить? Капитанъ-Исправникъ? Прокуроръ?» — И онъ застоналъ отъ стыда и душевной боли при мысли о томъ, какъ ему придется отвчать, слушать.

Заскрипли двери на блокахъ, [послышались] шаги, суетня, шопотъ, и громкій барскій голосъ спросилъ, гд арестантъ. —

— Въ секретной, ваше высокоблагородіе.

Высокій статный исправникъ, съ крашеными усами и хохломъ, вошелъ въ дверь, длая выговоръ за нечистоту.

— Вы отставной ротмистръ Желябовской? — спросилъ онъ.

Онъ не отвчалъ. Онъ смотрлъ на Исправника, на его сытое барское лицо, на крестъ, на торопливость Станового, снимавшаго съ него шинель, и на спокойную увренность Исправника, свободнаго, счастливаго. Противная веселость учителя, насвистывавшаго псенки, въ то время какъ Желябовской, бывши ребенкомъ, сидлъ подъ наказаніемъ, вспомнилась ему. И ему, какъ тогда, чувствуя свое безсиліе, захотлось плакать. Онъ раза два взглянулъ, опустилъ глаза и не отвчалъ, потому что боялся, что его голосъ дрогнетъ, и ему будетъ стыдно. Но не отвчая, онъ ршилъ, что и не нужно и нельзя отвчать.