Полное Затмение

Ширли Джон

А потом они сбежали вниз по лестнице и очутились в укрытии.

— Вот чёрт, — ругнулся в отчаянии Бонхэм. — Вход что, завален?

— Это только кажется, — сказал Остроглаз. — Мы специально так устроили... Нажми вот тут. На камень, который краской извазюкан. Нажми на него, вытащи и полезай на ту сторону. Стена тонкая. Это просто камуфляж.

Бонхэм с Клэр полезли в лаз.

Остроглаз повернулся и взлетел вверх по лестнице — оглядеть усеянное металлическими осколками поле битвы у Арки, высмотреть Рикенгарпа. Вон там: крохотная фигура на самом верху Арки, её почти не видно в дыму. Зато слышно. Голос и гитара, усиленные крохотными «маршаллами», перекрикивали гул сражения. Остроглазу показалось,

что это новая, оригинальная композиция. Слов он не слышал, но понимал, о чём поёт Рикенгарп. За эти годы он слышал песню в тысяче вариантов, но все они были в конечном счёте одной и той же песней. Гимном о том, каково быть молодым. То была песнь под названием Юность.

А потом с востока и запада покатились егернауты, разворачиваясь на ходу. Две машины нацелились на Арку. Воплощения неофашистской машины войны, символы смерти и жестокости. Машины-убийцы были высотой с пятиэтажный дом, в тени их мог затеряться целый парижский квартал. Остроглаз видел, как зубастые спицы-косы пятиэтажных колёс перемалывают всё на своём пути. Облака пыли окутали площадь Звезды, с небес опять пошёл каменный и кирпичный дождь. Неофашисты повеселели, собрались с духом и снова кинулись в атаку. Юкё методично поливал их огнём. Несколько фашистов упали, за ними ещё и ещё.

Пулемётные залпы и автоматные очереди заменяли Рикенгарпу ударные к его стонущей, наэнергетизированной электричеством песне. Рикенгарп врубил усилители на полную громкость, и скрежет наступающих егернаутов был бессилен заглушить песню. Даже более того: он её отлично дополнял.

Зрелище было монументальное. Егернауты наступали на Триумфальную Арку с двух сторон. Сойдясь, они вгрызлись в неё: сначала закрутились на месте, точно колёса увязшего в грязи «хаммера» для исполинов, потом куснули за углы и принялись методично крошить камень микроволновыми лучами. Пули Юкё рикошетировали от сиявших голубым огнём кос на спицах егернаутов. Металл со стоном вгрызался в камень, создавая хэви-аранжировку последних аккордов песни Рикенгарпа: ослепительные синие искры летят от кос егернаута, озаряют величественный памятник, точно пущенные снизу и заснятые в негативе молнии; стофунтовая голова валькирии срывается с каменной шеи, летит вниз, ударяется о каменную стену и разбивается на куски подле могилы Неизвестного Солдата; величественная платформа на верху Арки разламывается и начинает рушиться внутрь... и всё это время, не прерываясь ни на миг, Рикенгарп продолжал играть: соло такое быстрое, как только в человеческих силах, пронзительное и резкое, взлетающее к пределам слышимости; Рикенгарп стоит, попирая разрушение, на единственном уцелевшем фрагменте Арки; крохотная человеческая фигура, воплощение отчаянного протеста, маячит на небесном фоне; трещины подползают к нему... микрофоны ретранслируют на всю площадь скрипучий стон, с каким рушится, складывается, оползает монумент... финальный, отчаянный и яростный, аккорд гитары... последний, громоподобный гитарный аккорд! — и с ним последний автоматный залп с вершины Арки...

Арка обвалилась, и на миг вместо неё к небесам взметнулась колонна пыли, сцементированная в монолит оглушительным молчанием.

Молчание. Молчание. Молчание.

Гитары больше не было. Молчание.

Мои друзья мертвы, подумал Остроглаз.

Он не проявил никаких эмоций, но внутри у него разбухала грозовая туча.

Егернауты прошлись по остаткам Арки взад-вперёд, трамбуя монумент в прах. Окровавленный прах.

Триумфальная Арка, эмблема Нового Сопротивления, символ борьбы с неофашистами, пала и развалилась в пыль; её сровняли с землёй. Триумфальная Арка погибла.

Но Остроглаз знал, кто настоящий триумфатор этого дня. Он повернулся

и стал спускаться в туннель, и всё время, пока он шёл по лестнице, в ушах его гремел, снова и снова, последний аккорд гитары Рикенгарпа.

Эпилог

Самое страшное в расизме то, что ему можно подыскать рациональные обоснования.

Джек Брендан Смок, Записки 2040 года: слишком долгий год от Рождества Христова, издательство Witcher Press

— У меня хорошие новости, Смок, — сказал Уитчер.

Частный лайнер Уитчера кружил над Манхэттеном уже полчаса, дожидаясь разрешения зайти на посадку в Квинсе, где расположен Международный аэропорт имени Кеннеди. В самолёте было чисто, светло и приятно пахло новой техникой. Не считая экипажа, находились в нём лишь сам Уитчер, его секретарь (этот дрых в спальной каюте) и Джек Брендан Смок со своим вороном.

На Смоке был лёгкий костюм из хлопка, цвета пепла. Ему эту одежду купили в ВольЗоне. Довершала костюм изящная черепаховая водолазка — стилистическая альтернатива золотой запонке.

Смок по-прежнему хреново себя чувствовал, но глаза его после лошадиной дозы лекарств и реабилитационной диеты уже прояснились. Ему вылечили некоторые зубы, а безнадёжно сгнившие вырвали и заменили имплантами. Выйдя на улицы Нью-Йорка, он вполне мог бы слиться с толпой респектабельных граждан. Но его не покидало чувство отчуждения. Потери. Он словно бы идентифицировал себя с оставленной позади катастрофой.

В самолёте имелся небольшой конференц-зал с широким обзорным окном. Смок подсел к бару и посмотрел вниз. Над Манхэттеном занимался скудный рассвет безветренного зимнего дня, и огни зданий острова неуверенно мерцали в предутренних сумерках.

Уитчеру было хорошо за шестьдесят, но он мог себе позволить услуги лучших эндокринологов, энзимологов и теломеразных вирологов, а посему выглядел сорокалетним. В длинных, до плеч, аккуратно подстриженных каштановых волосах кое-где просверкивала символическая проседь. Бородка у него была короткая, но тоже очень аккуратная. Он носил коричневый костюм с кожаными вставками на плечах. У него был широкий рот, плоский нос и глубоко посаженные карие глаза. Он мог выглядеть гламурно, пожелай того, но не хотел.

— И что это за новости? — спросил Дымок, не отводя глаз от города.

— Взгляни.

Уитчер щелчком ногтя отправил к Дымку по барной стойке распечатку новостной ленты. Он только что принёс её из кабинета в хвостовой части лайнера. Смок подцепил распечатку. Самолёт вильнул, и стакан содовой поехал по стойке. Дымок не стал его ловить, но бармен успел поймать стакан, прежде чем тот упал на пол.

Уитчер покосился на бармена и сказал:

— Джерри, ты, наверное, устал? Иди отдохни в спальной каюте, если хочешь.

Когда Джерри ушёл, Уитчер проговорил, глядя ему вслед:

— Чёрт побери, Джерри со мной уже двадцать два года. Он мне верен, если это слово вообще имеет значение. Нам нечего опасаться, но эти грёбаные экстракторы... — Он рубанул воздух пренебрежительным жестом. — Верность утратила смысл.

Дымок вчитался в распечатку, глубоко вдохнул, выдохнул. Усмехнулся.

— Стейнфельд, Остроглаз, Кармен, Уиллоу, Левассье, Эрнандес. Кто остальные?

— Вероятно, беженцы с ПерСта. Девчонка утверждает, что она дочь профессора Римплера. Клэр Римплер. Она теперь активистка НС. Говорит, что отца убили в Колонии. У нас нет никакой информации об этом от Админа, но другой беглец, Бонхэм, пытается нам сторговать кое-какие данные. Не уверен, что он играет по-честному, однако... Эти беглецы из Колонии нам пригодятся на прессухе.