Полное затмение
Шрифт:
Марджори кивнула и, не глядя на него, уселась в машину.
— Я буду иметь в виду, — сказала она. Затем снова кивнула: — Хорошо. Спасибо.
Она уехала. Ломакс смотрел ей вслед. Марджори не казалась ему привлекательной, но в то же время нравилась. Он не хотел, чтобы она печалилась из-за него.
Пиццерия находилась рядом с университетом и была заполнена посетителями. Ломакс встал в хвост очереди. В зале только он один ел в одиночку. Его окружали юные привлекательные лица. Ресторан звенел от их голосов.
Официанты
— Что-нибудь выпьете? — спросил Ломакс.
Джеферсон заказал пиво. Он нервничал и не смотрел Ломаксу в глаза. Джеферсон был почти одного роста с Ломаксом, поэтому для них двоих стол оказался маленьким. Ноги не помещались под ним. Несколько раз под столом они касались друг друга ногами, и Джеферсон все время дергался, извиняясь.
— Может быть, уже поздно? Во сколько вы должны представить работу?
— Завтра к трем. Все нормально, профессор, я не устал.
Ломакс показал Джеферсону места, где его расчеты были неверны. Джеферсон воспринимал с трудом. Дважды он просил Ломакса повторить объяснения.
— Здесь так шумно… до моей квартиры десять минут. Может быть, в спокойном месте я смогу сосредоточиться, — сказал он.
Ломакс заплатил, и они поехали к дому Джеферсона, который для Ломакса оставался домом Гейл. Он не мог удержаться, чтобы не посмотреть на окна ее квартиры. Разумеется, в окнах не было света.
Отец Джеферсона смотрел телевизор. Когда Ломакс вошел, он подскочил.
— Мы встретились в пиццерии — профессор объяснял, где я ошибся в расчетах, — сказал Джеферсон.
Консьерж покачал головой:
— Так поздно? Ты не должен был просить профессора помогать тебе в такой час. Профессор — человек занятой.
Ломакс вынужден был долго объяснять, что он не занят и не устал, пока наконец Джеферсон не впустил его в свою комнату.
— Это и спальня. Кровать вытаскивается снизу, смотрите, — объяснил Джеферсон. — Это папа сделал. Он может все.
Комната была маленькой и опрятной. Ломакс узнал учебники по физике, сложенные в углу. На стенах висели снимки галактик.
Они сели за компьютер. Ломакс был терпелив. Они несколько раз проверили вычисления.
— Наверное, вы думаете, что я глуп, — устало заметил Джеферсон.
— Нет, уже поздно, это я сглупил, что не занялся этим раньше.
— Хотите кофе? Чаю? — спросил консьерж, появляясь в дверях.
— Ложись спать, папа, — сказал Джеферсон. — Не беспокойся о нас.
Однако Хомер снова возник в дверях, на сей раз с дымящимися кружками.
— Я придумал кое-что получше, — произнес он. — Солодовое молоко. Вы любите солодовое молоко, профессор?
Ломакс изобразил на лице удовольствие.
— Спасибо, папа. Иди спать, — повторил Джеферсон.
— Хорошо, — сказал Хомер, — я пойду спать, но вряд ли усну, так что
Он поставил на заваленный бумагами стол пакет с письмами. Пакет выглядел тонким.
— Еще почта, — сказал Хомер.
Они слышали, как он бродит по комнатам. Наконец дверь щелкнула, и наступила тишина.
— Он переживает по поводу выступления в суде, — объяснил Джеферсон.
Когда покончили с вычислениями, Ломакс обратился к последним страницам распечатки:
— Ваши выводы неплохи, но слишком категоричны. Вы вольны придерживаться одной теории, но сначала должны изучить все альтернативные, и если решили не принимать во внимание некоторые данные, сначала объясните почему. Даже если вы уверены в своей правоте, нельзя не допускать возможности, что кто-то другой тоже окажется прав. Вам следует также включить некоторые последние данные. В январе в «Астрофизическом обозрении» публиковалась статья из Чили о скорости красного смещения. Я выписал для вас несколько абзацев. Это просто краткое изложение, и вам не обязательно вставлять его дословно, но можете сослаться на него.
Джеферсон поблагодарил.
— Прочтете?
Юноша кивнул и принялся читать. Он выглядел моложе и худее, чем Ломакс запомнил с прошлой встречи. От напряжения лицо осунулось, под глазами залегли круги. Внезапно Ломакс почувствовал тревогу.
— Джеферсон, вы не больны? — спросил он.
Юноша поднял глаза. В первое мгновение он изобразил удивление, но когда понял, что Ломакс действительно беспокоится, выражение лица изменилось. Несмотря на то что Джеферсон пытался бороться с собой, лицо его сморщилось, рот исказился, веки закрылись, а по щекам потекли слезы, капая на бумаги. Он достал платок и высморкался. Ломакс положил руку ему на плечо, и это простое сочувственное движение, вместо того чтобы успокоить Джеферсона, заставило его затрястись от рыданий. Он уронил голову и закрыл глаза, плечи и спина содрогались. Юноша всхлипывал в полном молчании.
Когда он перестал плакать, то, как Ломакс и предполагал, начал извиняться. Они тихо заговорили. Ломакс гадал, сколько раз Джеферсон вот так же тихо плакал в своей комнате, стараясь не разбудить отца.
— Не извиняйтесь, просто расскажите, в чем дело. Экзамены?
Джеферсон живо замотал головой. Ломакс ждал, когда он заговорит.
— Я так несчастен, — произнес Джеферсон, снова высморкавшись. — Я… я тоскую по ней.
И снова залился слезами. Ломакс решил, что юноша говорит о несчастной любви, хотя он мог иметь в виду и собственную мать, так как в квартире явно не было женщин. Он ждал, пока Джеферсон выплачется.
— О ком вы тоскуете, Джеферсон? — осторожно спросил он.
— Гейл!.. — прорыдал юноша.
Ломакс вздохнул. Он даже не удивился. Ломакс устал удивляться собственной слепоте и недогадливости.
— Наверное, за эти месяцы я впервые произнес ее имя вслух, — прошептал Джеферсон.
— Гейл, Гейл, Гейл, — сказал Ломакс.
— Гейл, Гейл, Гейл, — эхом повторил Джеферсон. Он всхлипнул. — Я держался, пока не появились вы и мы не пошли в ее квартиру.