Полоса невезения

Соколов Алексей

Я посмотрел на него. Взгляд Флейтиста остановился, он будто высматривал что-то вдали у самого горизонта, мечтал увидеть, да так и не мог.

– Нашу страну обязательно вытащат. Но не мы, не Хранители. Наше дело совсем в другом. Спасаются лишь те корабли, где штурвал держит рулевой, а еду готовит кок. Не думай о странах, народах и их трагедиях. Тебе, твоим близким хватит и персонального пайка тьмы. Думай о них, может что-то и выйдет.

Я снова взглянул на него.

– Зачем вы все это говорите?

– Просто так, - сказал

он.
– Я старый человек и многое понял. Мне больше не хочется спасать мир, я хочу увидеть тех, ради кого в свое время отправлялся записывать передачи на телевидение, а потом стоял в очереди в обычный советский магазин за простыми советскими дефицитами. Я надеюсь увидеть их очень скоро. И я их увижу. Просто я волнуюсь за тебя, Костя, неожиданно мне показалось, что он вновь заплакал.
– За тебя, за них, дураков, ну и за эту страну. Я могу говорить, что угодно, но я служил ей как мог. Ведь она моя Родина...

Он обернулся и я последовал его примеру.

Струна была здесь.

Она молчала. Просто высилась, вырвавшись из земли и проткнув собою низкое небо. Прочный и узкий штырь. И ради вот этой железной мачты мы с Флейтистом бродили по осенней степи? Не чувствовалось в Ней величия, да и не такая уж Она была высокая. Возможно, облака скрадывали расстояния.

– Всех спасти не удастся, - вздохнул он.
– А значит, надо спасать, спасать и спасать. Всех, до кого дотянется рука.... Поверь мне, я знаю, я это видел... Корабль не перевернется, да. Но за борт вылетят многие. Береги их, Сменяющий... Пожалуйста.

Я хотел открыть рот, но в следующий миг он уже повернулся к Ней и сказал:

– Без надрыва, ладно? Ты ведь все уже понимаешь? Мы были близки. И сейчас расстанемся по-хорошему, как воспитанные люди...

Старческая, испещренная вздувшимися венами рука осторожно коснулась Ее гладкой, почти блестящей поверхности...

Струна плакала. Никогда не слышал Ее такой. Тихая грусть, залившая мир - не только этот, ненастоящий, но и все бесконечные Тональности... хотя, быть может, никаких Тональностей вовсе и нет... но чем это слово хуже других? Нет, раньше такого не было - ни пафос Мраморного зала, ни ослепительный прыжок в Резонанс, ни то, что звучало в день первого моего Восхождения.

Это был реквием - долгий и грустный, но грусть не растворялась в безнадежности. Что-то вспыхивало за горизонтом тоски, ощущались призрачные, зелено-розовые сполохи надежды. Наверняка кто-то сейчас радуется. А траур это всего лишь темные одежды. Король умер. Да здравствует король!

Я стоял, словно боялся пошевелиться, изучая свое отражение в гладкой, блестящей Струне. Всего в паре шагов от меня, в примятой траве лежал старик, обычный такой пожилой человек, из тех, что толпятся в сберкассах, получая свои куцые пенсии. Руки немного раскинуты, рот полуоткрыт, глаза закатились. Я знал, что он мертв, и даже не пытался в этом удостовериться.

Я смотрел на Струну, а Она на меня. Мы оба ждали.

Поздравляю,

господин Главный Хранитель.

Я закрыл глаза. Лицо Флейтиста представилось мне каким-то совсем другим. Еще молодой, с редкой проседью и забавным, нелепым бантом на шее. Таким он вел свои передачи? Нет. Это какой-то промежуточный случай, между тем народным артистом и этим народным инквизитором.

Инквизиция... Я не боюсь этого слова и никого не хочу обвинить. Тем более его, Флейтиста.

Я открыл глаза. Ветер дул все сильнее, трепал мой дурацкий пиджак, такой логичный в крупном столичном офисе и столь нелепый здесь, в этой проклятой степи. Травы гнулись сильнее, удары воздуха нарастали, и только Струна оставалась такой же прочной, совершенно неколебимой.

Ничего не менялось. Я оставался здесь, в плену мира... Один.

– Он умер только что?
– послышалось из-за спины.

Я вздрогнул, словно боялся увидеть призрака. А кого же еще? Вот встреть я тут Пашку Шумилкина с его риторическим "Нарушаем?", можно было б и впрямь испугаться. А так... Коренной житель.

Костик стоял в траве, метрах в пятнадцати от меня. Рыжеволосый, в мятой майке и драных джинсах. Просто несовершеннолетний дух откуда-то из-за пределов Тональности, но такой родной, такой близкий и теплый.

– Умер. Я... он сам выбрал это. Он решился...
– я понял вдруг, что пробую оправдаться, а этот некто в мятой майке и с рыжими волосами изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать, как это полагается обычным мальчишкам. А может ли заплакать тот, кто много лет уже как исчез в рыжем пламени? Способно ли его новое эфемерное тело на слёзы?

Костик медленно, словно проталкиваясь сквозь невидимую вязкую среду, опустился на колени возле Флейтиста. Положил ему обе руки на лоб. Посидел, помолчал. И лишь плечи подергивались. Затем он бережно закрыл старику глаза и поднялся на ноги.

– Теперь держись, тезка, - Ковылев возник рядом. Я и не думал удивляться. Секунду назад там была только трава и дальний горизонт, а теперь стоял он - давно умерший под завалами собственного дома, вместе с семьей, с соседями...

Я совсем не боюсь мертвых. Я к ним привык, как к живым. Может быть, где-то там, в другом мире, где есть городские морги и лохматый футбольный мяч с железными зубами катится параллельно рельсам... А здесь?

Сам-то я жив? С чего вдруг такая уверенность?

– Придумал, что будешь делать?
– спросил Ковылев.

Я только плечами пожал.

– Константин Дмитриевич, - Костик как-то затравленно оглянулся.
– Я не могу его увести... как это полагается... Как всех уводят... Она его держит, - он с ненавистью указал на сверкающий стержень Струны.
– Как на цепи, понимаете? А эти уже здесь, у вас нет времени... Вам надо решать.

– Слушайся их, - Ковылев сделал шаг в мою сторону и положил руку мне на плечо.
– Слушайся, тезка, хотя бы поначалу. Другого выхода нет.