Полоса отчуждения
Шрифт:
И спросил:
– Сколько у тебя час стоит?
Максим назвал.
Мужчина отсчитал нужную сумму и произнес:
– Только мы никуда не поедем.
– Как? – не понял Максим.
– Мне просто нужен собеседник, – и он уточнил: – из простого народа.
Где-то под ложечкой чуть-чуть подщекотало.
Если честно, то он уже считал себя даже далеко не середнячком.
– Так вот, – начал удивлялец, – у меня в руках то, что если не все, то многое объяснит.
И он достал из портфельчика какую-то бумагу.
И
Она была на английском языке.
– Это… – начал мужчина и вдруг представился: – Я – Борис Петрович. А у меня в руках документ, о котором много лет говорили, но в глаза его не видел никто.
Он достал из кармана приплюснутую бутылочку из-под коньяка и – прямо из горлышка – сделал несколько мелких глотков.
В машине запахло аптекой.
– Это директива Совета национальной безопасности Соединенных Штатов номер двадцать дробь один, датируемая аж восемнадцатым августа сорок восьмого года.
– Неужели тот самый план Аллена Даллеса? – вырвалось у Максима.
Нет, он понятия не имел о том плане. Его дважды упомянул лектор из Москвы, делая доклад в кинотеатре «Победа».
– Да, это как раз тот документ, – мотанул грузной бумагой Борис Петрович. Он, как фокусник, высмыкнул первый лист.
– Вот, слушай, – продолжил он. – Я буду переводить без подготовки, поэтому прости за заикание и запинки.
Но ни того, ни другого он не делал, а вел:
– «Наша цель – свержение Советской власти».
Он отник от текста и прокомментировал прочитанное:
– Ну, каковы союзнички? Ведь и трех лет не прошло после окончания войны!
И он стал вновь переводить:
– «Отправляясь от этой точки зрения, можно сказать, что эти цели недостижимы без войны, и, следовательно, мы тем самым признаем: наша конечная цель в отношении Советского Союза – война и свержение самой Советской власти».
Он отложил бумагу и произнес:
– Уинстон Черчилль был политической обезьяной. После смерти Рузвельта он сразу же стал повторять гримасы Трумэна. Поэтому я как сейчас помню статью в «Правде» под заголовком «Черчилль бряцает оружием». Теперь понятно, с чьей подачи он тогда так распоясался.
Борис Петрович достал трубку и попытался ее возжечь.
И Максим вспомнил, что действительно видел его когда-то.
Вот только точно не помнит, о чем у них тогда шла речь.
А Борис Петрович выхватил еще один лист и бегло начал читать:
– «Литература, театры, кино – все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства…»
Он несколько абзацев прочитал про себя, потом вновь выдал вслух:
– «Мы будем всячески поддерживать и подымать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, словом, всякой безнравственности».
Борис Петрович опять потерзал губами мундштук своей трубки.
– Ну
И он опять стал читать.
– «В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель».
Он еще сделал паузу и продолжил:
– «Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом, беззастенчивость, предательство…»
Борис Петрович закашлялся.
Слишком взволновала его эта часть документа.
А Максим вспомнил два случая, что произошли в доме по соседству. Один ветеран войны несколько месяцев ходил по инстанциям, выбивая себе что-то безусловно положенное. А чиновники издевались над ним как могли. И он бросился с девятого этажа.
А его сосед – пацан-наркоман убил собственную мать.
А тем временем Борис Петрович продолжил чтение:
– «Национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу – все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом…»
Он опять сделал паузу.
– Ну, каково? – спросил.
– Одно к одному! – воскликнул Максим.
– А вот чем кончается документ, – произнес Борис Петрович и прочел: – «Будем вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы духовной нравственности. Мы будем растаптывать таким образом поколение за поколением. Будем браться за людей с детских, юношеских лет, главную ставку будем делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее. Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов».
Борис Петрович изможденно умолк.
Потом, чуть отдохнув, проговорил:
– Вот тебе и мода на эмансипацию и на борьбу с женственностью.
Через минуту он стал прощаться.
– Подождите! – остановил его Максим. – Возьмите свои деньги.
– Но ведь ты вынужденно простоял, – пытался отвести руку с деньгами Борис Петрович.
Но Максим был непреклонен.
– Я считаю, – сказал, – брать плату за полезную беседу более чем безнравственно.
И Борис Петрович пожал ему два пальца.
6
Где-то за стеной надсадно идут старинные часы. На кухне радио призывает учиться жить по средствам. По телевизору показывают узкую семейную историю.
Все это или подобное тому раньше не мешало Максиму засыпать. А сейчас расплющивает в нем бессонницу.
И все как бы свидетельствует, что он в чем-то морально проиграл. Может, в том, что в свое время не мог освоить, как говорит Подруга Жены, «съедобные культуры»?
Но все, конечно, в нынешнем разговоре с Борисом Петровичем.