Полоса отчуждения
Шрифт:
Она осекла себя, чтобы сщелбануть с коленки кузнечика.
– Со мной в палате лежала одна молодуха – тоже русская. Она читала мне некий вызов, что ли, одной из женщин Анкора: «Разве я привидение, чтобы ни с кем не спать?». Но у меня уже интерес к чудесам иссяк. И неоткуда было черпать мужество. А надежда оставляла. Помог случай.
– Какой же? – быстро спросил Максим.
– Мое состояние в ту пору не вдохновляло на личное знакомство. И тем не менее при заполнении какой-то анкеты на вопрос: «Цель пребывания в Эмиратах», я ответила честно:
Она передохнула.
– Я чуть не грохнулась в обморок. А врач сказал: «Чего-нибудь придумали?»
– Ну и? – подторопил Максим.
– Меня признали невменяемой.
Она не рассказала, какой была ее дорога домой.
Однако Максим полюбопытничал о другом:
– Где ты познакомилась с Верой?
– На базаре, – ответила она, – когда выбирали щенков.
11
После того как Максим стал обладателем тайны Подруги Жены, у него появилось желание сотворить что-либо несусветное, чтобы о нем стыдно было кому-либо рассказать.
Но ничего такого на ум не приходило, и он решил ждать того нечто, чего не избежать.
Нынче он, например, за одним пассажиром заметил довольно значительную фразу.
И вышла она из простого, даже банального разговора, в конце которого незнакомец сказал:
– Жизнь – это Библия, каждый раз в новом прочтении. Поэтому изломы нынешнего дня – это издержки пластики выживания.
Наверно, этому человеку приятно слушать себя со стороны.
Тем более что до этого полупьяный седок напевал что-то несусветное:
Я не просто стоек,Я – историк.Так оплачьте меня раньше,Чем я умру.Эти безрадостные строки казались Максиму к тому же бездомными.
Вернее, безродными.
Какими-то неприютными.
В них сама судьба не звала к славе.
А из приемника тем временем лилось:
В каждой витрине –Ласка мая,В каждом маеБелый цвет.Отчего же я страдаюВ своиВосемьдесят лет?Песня явно шуточная.
Но пассажир воспринял ее серьезно.
– До такого неприличного возраста грешно доживать.
Хотя один дед сказал Максиму:
– Восемьдесят – при нашей-то жизни – это финишная лента. А после финиша как раз и повод расслабиться. Потому как бы пошел обратный отсчет. Или, точнее, обновление жизни.
И он рассказал, как в сорок «пообратал» полпоселка.
Так чужие жены за него чуть ли не в драку кидались.
– И была
– Апостолов? – переспросил Максим.
– Нет, мужей, чьих жен я пользовал. И каждому по бутылке ставлю. А они же не знают, по какому поводу.
«Вот она, тайна!» – про себя воскликнул Максим.
Только вряд ли он на это способен.
Нет у него, как говорил еще один седок, «ни хватки, ни ухватки. Одни нехватки».
Но он с необычайной настойчивостью будет искать то, что можно засекретить чуть ли не от всего человечества.
«Может, убийство?» – как-то спросилось само собой, и от такой мысли он чуть не выронил изо рта язык.
12
Кажется, незаметно для самого себя Максим испещревал записями блокнот за блокнотом.
Теперь он знал, что такое успех и как давить на ситуацию. А один пассажир говорил другому: «Надо клубиться, чтобы не допускать социального пробела».
Это было для него более чем непонятно. Но не в его правилах стало что-то уточнять.
Хотелось до всего дойти своим умом. Вот и нынче.
Мотор работал ровно, зато седок, не заполучив услужливую аудиторию, то есть, его друзья расхотели с ним ехать, пытался выдать напоказ если не всю свою жизнь, то хронику текущего времени.
По всему было видно, что он обречен на скандал.
И в это время впереди замаячила фигура какой-то старухи.
– Возьми ее! – приказал пассажир.
Максим остановил машину подле пожиловицы.
– Бабушка! – вскричал седок. – Говорят, старики терпением добывают нынешние тайны. Даже без профессиональной необходимости.
– Что-то ты такое мудреное несешь, – сказала бабка. – С этим вряд ли подстроишься под духовное ожидание.
Полупьянец как-то обреченно замолчал.
Словно ему показали картину его собственных похорон.
– Экологические проблемы, – начал он, – требуют…
Его остановил бабкин взгляд.
Иронично-насмешливый и вместе с тем неприязненный.
– Продолжение судьбы не требует оправданий.
Убивает пугающая бедность души. Когда и глубочайшая религиозность не поможет.
Выпивоха смотрел на старуху с немым любопытством.
– Вы даже героев не могли создать с реальным пафосом.
– Каких именно?
– Того же Николая Островского. Толдонили, что он за бедняков. А его отец был богатым из богатых. Да и бабы какие его окружали! Чего стоят Люся и Марта Пурень.
– Ну и чем они тебе не глянулись?
– Чего-то на наших марфуток не смахивают. И нужон он им был, чтоб после его причастия со Вселенной покрасоваться потом рядом, демонстрируя свою прозорливость.
Если честно, старуха все больше и больше нравилась Максиму.
А Арий, как – из разговора стало понятно – звали седока, явно был подрасстроен. Но не дерзко отступил, а как бы смиренно сдал позиции, смяв ту высоту духа, на которую уповал.
И банальное злословие к нему не возвращалось.