Полосатый Эргени (сборник)
Шрифт:
К полудню вернулись девочки. Они принесли ворох корешков и съедобных
лишайников. В особом мешке были сложены молоденькие птенцы, найденные в
птичьих гнездах. Яиц принесли мало, да и те были насиженные. Время кладки
уже проходило. Всех запасов пищи было собрано немало, но накормить все
население поселка ими было невозможно.
Найденные яйца отнесли прежде всего Каху и другим старухам, которые
жили вместе с ней в землянке Родового огня.
К вечеру вернулись рыболовы. Они притащили довольно много крупной
рыбы. Но беда была в том, что старики Черно-бурых вовсе не ели рыбы. Это
был пережиток седой старины: предки племени не знали рыболовства. Только
недавно Черно-бурые научились печь ее на горячих углях.
Но и до сих пор старики, а особенно старухи, не ели рыбьего мяса —
оно внушало им отвращение. Только более молодые решались есть печеную
рыбу, но и то лишь тогда, когда не было никакой другой пищи.
На широкой площадке был разведен костер. Около огня собралось все
население поселка. Матери кидали рыбу прямо в чешуе на уголья, которые они
выгребали палками из костра. Там она, шипя, запекалась, пока кожа ее не
обугливалась от жара. Печеную рыбу раздавали желающим. Не давали ее только
маленьким детям: они могут подавиться костями.
Обычай требовал всякую пищу предлагать сперва старшим. Лучшие куски
рыбы матери отнесли в землянку Родового огня. Там жила сама Каху, Мать
матерей поселка Черно-бурых. Там жили старухи — хранительницы огня. Целыми
днями сидели они вокруг костра, подкидывая туда еловые сучья. Старики по
очереди ходили в лес за охапками валежника.
Когда женщины принесли рыбу, старухи отвернулись и сердито зашамкали
беззубыми ртами.
Некоторые плевались.
Фао, самый старый из дедов, сгорбленный, но высокий, поднялся во весь
рост и свирепо замахал кулаками. Серые глаза грозно сверкнули из-под
мохнатых бровей. Он вдруг рявкнул на всю землянку, словно большой медведь.
Женщины с визгом выбрались наружу и начали торопливо жевать отвергнутую
пищу.
Художник Фао
На другой день солнце встало золотое и яркое. Его лучи разогнали
холодную дымку тумана над оврагом и кочковатым болотом. Но в землянках
матерей долго не открывались входные заслонки. Вчерашняя еда только
ненадолго утолила голод. В жилье стоял полумрак. Людям не хотелось
подниматься со своих теплых лож.
Потом начали плакать дети. Они были голодны. Матери сердились и
шлепали малышей. Лучше всего было грудным: они были сыты материнским
молоком.
и долго вглядывались в даль, прикрывая глаза костлявыми ладонями.
Сама Каху вышла на площадку и пристально глядела через овраг. Потом
она вернулась к очагу и поманила рукой Фао.
Когда он присел возле нее на корточки, она тихонько прошептала ему на
ухо несколько слов и показала рукой на землянку Уаммы.
* * *
В жилище Уаммы дети особенно раскричались. Вдруг кто-то сильно
толкнул снаружи дверную заслонку, и она упала на пол. Через вход ворвались
ветер и холодный воздух. Дети замолкли. Все испуганно оглянулись.
В дверь просунулась белая голова, и вслед за ней в землянку на
четвереньках прополз дед Фао. Он огляделся вокруг своими красными и
слезящимися от едкого дыма глазами и подошел к шкуре, на которой сидела
рыжая Уамма. Фао похлопал ее ладонью по плечу, молча ткнул пальцем назад,
к выходу, и молча выполз обратно.
Уамма быстро набросила на себя меховое платье и вышла за ним следом.
В землянке Каху ярко горел огонь. Еловые сучья трещали и кидали вверх
целые снопы искр. Это был не простой костер. Это был неугасимый огонь,
покровитель всего племени, податель тепла и света, защитник от тайных
врагов и «дурного глаза». Серый дым струей поднимался вверх и уходил через
крышу в дымовую дыру. Она была открыта настежь. Дым клубился под
стропилами потолка и висел над головами. Когда Уамма поднялась на ноги,
едкая гарь начала щипать ее зеленоватые глаза. Она нагнулась и ползком
приблизилась к очагу. Вокруг сидели старухи. Одни из них были очень
толстые, другие — тонкие, костлявые и горбатые, все в морщинах и складках,
с дряблой, обвислой кожей.
Мать матерей Каху сидела посередине, на краю разостланного меха
бурого медведя. Она молча показала рукой на медвежью шкуру.
— Плясать будешь! Оленем! — сказала она.
Уамма засмеялась и сбросила с себя одежду. Она улеглась ничком на
шкуру и положила голову на колени Каху.
Подошел Фао. В руках он держал меховую сумку, из которой вытряхнул
какие-то разноцветные комочки. Здесь была желтая и красная охра, белые
осколочки мела и черные куски пережженной коры. Все это были краски
первобытного художника-колдуна.
Фао взял уголек и несколькими штрихами набросал на смуглой спине
Уаммы фигуру важенки — самки северного оленя с вытянутыми в воздухе