Полосатый Эргени (сборник)
Шрифт:
через кусты и болотные кочки.
Игры победителей
Охотники с хохотом возвращались домой. Они почти не могли ничего
толком сказать. Волчья Ноздря только гоготал и взвизгивал. Он потрясал
своей страшной бородой и разевал зубастую пасть. Выразительно взмахивая
руками и оглядываясь назад, другие мужчины протягивали руки в ту сторону,
куда убежал медведь. Все кричали, не слушая друг друга. Торжествуя победу,
они рассказывали о том, как смешно скакал
он улепетывал от огненной палки Ао.
Художник Фао не утерпел и принял участие в атаке. Возвращаясь домой,
он шел рядом с Уа. Заливаясь смехом и повторяя слово в слово все, что
говорил Фао, Уа добавил:
— Эах — трус! Эах побежал как заяц.
Он хотел сказать еще что-то, как вдруг Фао зажал ему левой рукой рот,
а правой больно ударил по плечу.
— Молчи! Нельзя! — хрипел он, сжимая ему челюсть. — Нельзя называть.
Услышит — придет ночью! В лес унесет!..
Все кругом разом перестали смеяться и сердито глядели на Уа.
Некоторые трусливо оглядывались назад. Другие торопились описать вокруг
себя черту острием копья. Третьи замахивались на Уа и даже толкали его
кулаками в спину. Уа был обескуражен. Он понял, что поступил
непозволительно неосторожно.
Сколько раз мать говорила ему: «Не называй громко того, кто любит
мед. Назовешь — повстречается где-нибудь, унесет в свою берлогу!..»
И сама она, если доводилось говорить про какого-нибудь сильного
зверя, всегда шептала про него в самое ухо, да еще прикрывалась ладонью:
— Чтобы ветер не подхватил. Ветер подхватит, отнесет слова далеко.
Залетят в лес, а там их услышит тот, кого назвали. Узнает хозяин, придет,
скажет: «Кто меня звал?»
Так говорила мать, и сам Уа сколько раз учил тому же младших. А
тут... Что сделалось с его головой? Как мог он позабыть?
Настоящее имя медведя было «эах». Но вслух говорили вместо этого
«вурр». Это было лишь звукоподражание. Так эах ворчит, когда, забравшись в
берлогу, лижет свою лапу. Звали медведя также «лохматым», или «кто любит
мед», или «кто сосет лапу». Про волка говорили: «кто воет зимой»; про
гигантского оленя — «кто бесится осенью». Слово «хумма» также означало
громкое дыхание мамонта и было ненастоящим его именем. Чем сильнее зверь,
тем страшнее его накликать. Матери с раннего детства внушали это своим
ребятам шлепками и угрозами. Это было основное правило охотничьей
мудрости.
Впрочем, если вовремя спохватиться, дело еще можно поправить. И Фао
сейчас же постарался это сделать. Он наклонился и что-то шепнул Уа на ухо.
Уа кивнул головой.
—
тебя мальчик из племени Окуней.
— Вот, — сказал Фао. — Пускай себе пойдет к Окуням. Пускай поищет!
Все засмеялись. Через минуту охотники уже вылезли из оврага и
вступили в поселок. Здесь было шумно и весело. Женщины с радостью
встречали своих защитников. Дети прыгали и суетились. Девушки визжали.
Канда то кружилась, то бегала вокруг землянки и на бегу всплескивала
смуглыми руками.
Жители поселка веселились. Никто не мог устоять на месте. Ноги
приплясывали сами собой. Руки тянулись к рукам, и вот без уговору
составился огромный хоровод, и людской круг завертелся на лужайке.
Крики и хохот перешли в веселую песню про глупого вурра. В хоровод
втолкнули Волчью Ноздрю. На него со смехом накинули медвежью шкуру. Теперь
он должен был изображать самого страшного эаха. Ноздря сейчас же вошел в
свою звериную роль. «Медведь» с ревом бросался на девушек и женщин, а те с
визгом разбегались во все стороны, прятались за кусты и за летние шалаши.
Актер вскоре перестал быть актером. Он в самом деле чувствовал себя
медведем. Да и все окружающие признали это.
Дети плакали от страха и прятались в землянки. Молодые матери
прижимали к себе малышей и боязливо смотрели из-за кустов на то, что
происходило на лужайке.
В это время, подпрыгивая на одной ноге, приковылял к хороводу
Тупу-Тупу. Он махал выхваченным из огня можжевельником. Волосы на его
голове были связаны таким же пучком, как у охотника Ао.
Тупу-Тупу зашел со стороны ветра, чтобы искры и пахучий дым летели на
«зверя». Оглушительный хохот раздался на поляне, когда Волчья Ноздря стал
на четвереньки и уморительно побежал от него по-медвежьи к опушке леса.
Так начался день весенних игр. Сначала играли в медведя, в охоту на
разных зверей и птиц. Потом два охотника — Суоми и Хоху — с деревянными
рогами на голове плясали буйную пляску дерущихся зубров. Они бодались,
толкались и ревели друг на друга, подражая реву диких быков.
Под конец стали играть в ловлю оленей. Мужчины были охотниками,
женщины — дичью. Игра состояла в том, чтобы от лесной опушки загнать
«оленей» в «загон», то есть в промежуток между двумя землянками. «Олени»
старались убежать как можно дальше в лес; «охотники» бегали вслед за ними
и гнали их к условленному месту.
В лесу уже темнело, когда отряд молодежи, в котором находились Ао и