Половецкие пляски
Шрифт:
На другом конце провода приятный издевательский голос вежливо выслушал претензию и выдохнул: «Ну, девчонки, вы просто тимуровцы… Любите ножки раздвигать — любите и саночки возить…» Потом приглашал Шушу к себе, мол, «посидим у камелька»… Впрочем, память спасительно вычеркнула паскудные интонации, Шуша перед разговором для храбрости хватанула сто граммов Мишиного коньяка…
Прогулка ее успокоила. Печальный образ Валентины сгинул в неглубокой речке. Бывает так, что все обходится… все меняется. Даже Эмма, вечная константа, после родов перестала быть Эммой, плечи округлились, спина выпрямилась, вероятно, душе стало просторнее. И все дело в том, что смешно называется «ждать ребенка». Будто однажды постучится в двери пухлощекий ребенок, войдет и скажет: «Вот он я, ваш ребенок… дождались…» И все засуетятся, заворкуют вокруг него…
Скоро сказка сказывается…
* * *
С детьми Шуша ладила, как любая няня, но тряслась над ними, как наседка. Анька — другое дело, своя рубашка ближе к телу, Шуша привыкла к роли ее подставной мамаши. Насидевшись, нагулявшись и насюсюкавшись с Анечкой, Шуша насытилась
По-своему…
У Лилечки дома появился шелковый унитаз. Шуша обомлела, и мочевой пузырь с испугу не сработал. У Лилечкиной мамы, строгой, бережливой, похожей на подрумянившийся бублик, завелся новый муж. Самый что ни на есть законный, на двадцать лет ее моложе. Лилечка, которую смутить было трудно, пребывала в легкой задумчивости. Однако богатство и «широкая нога» отчима приводили ее в восторженное замешательство. Отчим не отличался от простых смертных более ничем, также он не отличался ни живостью ума, ни веселым нравом, ни изобретательностью. С мрачной решимостью и закатанными рукавами он вкатывал в дом очередную импортную каракатицу для усовершенствования домашнего быта. Новый холодильник напоминал гроб для баскетболиста, диван — цирковой батут… Старую квартиру продали, купили четырехкомнатную, облагороженную двухлетним ремонтом. Впрочем, несмотря на открывшийся рог изобилия, Лилечкина мама не превратилась в щедрую хозяйку, и угощение в этом доме по-прежнему было скромным. Шуша с раздражением замечала, что голод здесь не утолишь. К чаю подадут два печеньица из умопомрачительной коробки и одну заморскую конфетку. И вообще на кухне лучше долго не трепаться, а то может нагрянуть хозяин… и неплохо, если девочки пойдут прогуляются… Лилечка с Шушей недоумевали, а Лилька еще и злилась: ее не осыпали золотыми монетами, и шиковала она на средства любовников. Она задумала назло врагам выйти замуж. В который уж раз, ухмылялась про себя Шуша, но сейчас ситуация была серьезной, ибо Лиля бросила свою непыльную и уютную работку в маленьком издательстве, предмет зависти Шуши и Надьки. Бросила ради полноценной жизни с толстым киноператором, который уже выдумывал фасон свадебного черного платья с красным бантом на пояснице. Как водится, в Датском королевстве в очередной раз что-то сломалось, и скоротечная идиллия быстро себя исчерпала. Лиля погрузилась в изнурительное чувство к безработному философу, и Шуше пришлось провести немало времени, выгуливая страдающую Лильку по промозглым улочкам. Что касается любовных дел, Лилечка верила в Шушу, как в Бога. Если Шуша была рядом, если именно она звонила, именно она гадала и писала разъяснительно-иносказательные письма Лилечкиным пассиям — удача, пусть на время, но была обеспечена. При этом Лиле удавалось оставаться загадочной, в меру растрепанной и легкомысленной и почти недоступной, и почти не знающей, что, ах, подружка ей так помогла, и зачем это она… Посему в качестве талисмана Шуша эксплуатировалась нещадно, и ее общительность приобрела нездоровые формы. Натренировавшись на улаживании чужих ссор, Шуша могла со спокойной совестью устраиваться работать спасительным голосом на телефоне доверия. Миша, однажды услышав, как Шуша два часа успокаивала соседку, бабу Лину, переживавшую по поводу ирано-иракского конфликта, сделал соответствующие выводы. «У тебя есть задатки целителя», — заявил он Шуше и повел ее в свой кабинет, где вел какие-то модные приемы для страдающих непонятно чем пациентов. Там он заговорил зубы беспокойной женщине, а Шушу спрятал за ширмой. «Вот сейчас с вами побеседует подающая надежды…» Такого поворота дела Шуша никак не ожидала, но отступать было поздно. Деревянно сев на стул перед благоговейно выпучившей глаза тетушкой, Шуша приступила к выполнению Мишиного эксперимента. Беспокойная женщина как на духу выкладывала Шуше незатейливую судьбинушку. Муж, кажется, связался с другой, а сын, кажется, — с дурной компанией. Периодически капала слеза, и в эти моменты пациентка хватала Шушу за руку, так что в конце концов стала неожиданно родной и близкой. Кроме поддакивания и хмыкания, Шуша почти не издавала звуков, разве что скрипела стулом. Тем не менее у женщины таинственно заблестели очки, она встряхнулась, заерзала и начала истерически благодарить Шушу. Та плохо понимала, что происходит, но из-за ширмы спасительно выплыл Миша и поторопился замять дело, пообещав следующий сеанс. У Шуши заломило в висках и подкатила волна, сжавшая легкие в комок, как если бы она целый день отмывала с хлоркой общественные туалеты… Миша разглагольствовал про энергетику и чакры, потом пришла Мишина любовница-массажистка, ревниво оглядевшая Шушу — видно, приняла ее за жену… Тут Шуша решила, что ноги ее здесь более не будет, и ее парапсихологическая карьера поспешно увяла.
Миша своими выходками придавал жизни авантюрный привкус, за это ему многое прощалось. И чем серьезнее была его мина — тем веселее казалась игра.
Лилечка вышла замуж совсем и не за философа. Выдался удачный день, когда Лиля на троллейбусной остановке познакомилась с Леней не противной внешности, интеллигентом, и ее судьба лихо повернулась на сто восемьдесят градусов. Когда перед свадьбой три подружки стояли у Пассажа, выбрав себе по безделушке, к ним медленно, как гроб на колесиках, подкатила женщина с изможденным лицом и кивнула. Лиля признала в ней свою бывшую начальницу и вежливо раскланялась. Начальница пришла в смятение и шумно зашептала: «Лиля! Неужели ты из-за этих гопниц могла бросить работу…» Шуша изумилась тому, что начальники могут так переживать. Женщина наконец закуталась в мохеровый шарф, еще немного попричитала и удалилась. А Кулемина по своему обыкновению обиделась на жизнь. Так бывает. Шуша тоже бы обиделась, если б ей не было так привычно и так смешно…
На свадьбу Кулемина подарила Лиле розового слона из клеенки. Кулемина была затейницей по части поделочек. Вскоре она нашла себя, устроившись воспитателем в группу продленного дня.
Свадьба
Шуша думала, проходя после «Печатного» мимо новеньких богатеньких магазинчиков: мне бы хоть малюсенькую частичку капитала Лилечкиного отчима. А Лиля ей на такие желания отвечала, мол, не завидуй ему, он теперь еще и семью любовницы содержит. Новое приобретение, положенное по рангу, оказалось не слишком удачным. Любовница имела безработного мужа, к тому же была глупа, как курица. Есть люди молодые и симпатичные вроде на вид, но все равно старые и толстые по сути своей… Отчиму пришлось оплачивать мужу своей пассии курсы английского… Лилечкина мама терпела, терпела и объявила тихую войну. Мама, впрочем, тоже отличалась некоторыми странностями. Например, не стала оплачивать Лилечкину мудреную операцию; из-за денег надрывался Лилькин муж, обзанимав всю свою бедную родню. А Лилиной маме стоило только шевельнуть мизинцем… Но она почему-то… Но это уже ее дело… Шуша впервые увидела Лильку испуганной и тихой…
Жизнь — как пирог в дурной духовке. Снизу подгорело, сверху не пропеклось.
И беда не приходит одна. Она приносит вместе с собой выкидыш Эммы, зловещий призрак Германии и ушибленную коленку. Всем сестрам по серьгам. А просто Рома женился.
«Не топись, не топись в огороде баня, не женись, не женись, мой миленок Ваня», — распевала баба Лина, которая все знала про Шушу. Баба Лина, насколько сердобольная, настолько и любопытная, смекнула, что будущая жена — это худосочная девочка с паклей на голове, которая пришла за ручку с Ромой знакомиться с родней, пока Шуша где-то бегала. «Невзрачная девочка, просто не на что смотреть…» — резюмировала баба Лина, подсовывая Шуше тарелку с капустными пирожками… Шуша уже неделю питалась мороженым и коржиками из буфета, и голод давно перешел в тошноту. Зато в изобилии поедались всяческие стимуляторы и «транки», и страдалось с ними бурно и глубоко…
А тут еще Ирка с «Печатного», якобы тревожась за ближнего, высказалась: «Замуж тебе пора… а то останешься ни с чем, без денег и без квартиры… не век же у сестры приживаться…» Шуша, конечно, чертыхнулась в Иркины прозрачные глаза, но ночью, когда возражать было некому, Шуша испугалась и пустила слезу, потому что представила себя в доме для престарелых классической старой девой. В утешение представила старушкой и Кулемину, развеселилась и прыскала в подушку.
Любая тема получалась бредовой, правым всегда оказывался кто-то другой, говорили — Бог, но чаще — какой-нибудь ханурик. Шуша приуныла, как верблюд в зоопарке. Рома, что ни говори, зыбкая фигура, но казавшаяся выданной навечно. С этим именем целый океан, бурлящий внутри, вытек тоненькой струйкой в телефонную болтовню. Он никуда не делся, остался жить там же, где и жил, в душном Луизкином покое, в пригороде с цветущим и отцветающим чубушником, со своими непонятными медленными мыслями, но он уже не едет «вечерней лошадью» к Шуше — гладить ее по затылку, потому что она это любит. Он не едет любить, и объяснить такую нелепость нельзя, ибо у каждого на этот счет собственная, не терпящая возражений версия. Надька намекнет, что нужно пользоваться темно-бордовой помадой и купить модные туфли. Но туфли носить будет не с чем, а на другое денег не хватит. Можно было бы одолжить шмотку у Лильки, но у нее другой размер, кроме того, она беременная и ей не до Шуши. Шуша отслужила свое — Лиля вышла замуж, теперь не нужно бороться за ее счастье. Шуша с наслаждением копалась в жалости к себе, а потом содрогалась от омерзения… Надька советовала занять денег у мамы, но Шуше не нравилось объяснять, что мама у нее не бухгалтер и не товаровед, и костюмов джерси не носит, она уже пенсионерка, она устала, она родила Шушу в сорок лет.
Кулемина скажет (но не скажет на самом деле, потому как исчезла): «Если тебе тяжело, значит, Бог не забыл о тебе, он посылает испытания, чтобы ты окрепла». А Шуше захочется ответить, что лучше бы Бог на время о ней запамятовал…
Зашла в пустой, только проснувшийся магазин, увидела огромную жестяную банку чая. Как в сказке о Шахерезаде — «Сим-сим, откройся!» — нюхать можно всю жизнь, не нанюхаешься, сойдешь с ума. В запахе можно жить, как в избушке… Шуша не удержалась и купила щепотку на развес. Принесла домой, села на кухне. Огонь в колонке трепещет, как голубиные крылья. Заварила чай, на запах жасмина слетелись призраки из прошлого, Эмма, баба Лина, позже — Миша. Улыбаются, все знают. Полегчало даже…
Сегодня Шушу оставят с Анечкой. Анечка будет смотреть глазенками — еврейскими ракушками, а вырастет — превратится в Саломею, и какой-нибудь Ирод прикажет ей: «Танцуй!..» Анечка станцует, она любит, когда на нее смотрят, целуют в животик, и тогда она любит в ответ. Секреты любви убийственно просты, сходить с ума не стоит.
У бабы Лины случился нервный срыв. Ее обожаемая внучка, пухлая нескромная девушка, вышла замуж. Баба Лина радовалась, у нее три дня гуляли, и все бы ничего, если б месяцев через пять внучка не родила. Баба Лина, встретив свою любимицу с новорожденным на руках, сначала умилилась, а после упала на колени прямо в коммунальном коридоре перед внучкиным мужем. Никто ничего не просек, а баба Лина запричитала: «Спасибо тебе, Гриша… спасибо, что не бросил…» Старушку тронуло мужское благородство, она старательно учила внучку с пеленок, мол, забеременеешь до свадьбы — пропало. А тут — обошлось. На радостях баба Лина выпила лишнего, а потом у нее скрутило сердце. И мариновалась она в больнице с месяц, а Эмма носила ей передачки, ибо баба Лина была соседкой-союзницей и просто забавной старушенцией…