Polska

Сокольников Лев Валентинович

"позволительно мне молиться за душу пана керовника? Вроде бы и "нет", немцам служил, врагом своему народу был! Но как лишить его человечности? Если бы не его тогдашнее дозволение остаться в лагере в ожидании матери, то бы могли кончиться для нашего семейства перемещения? Или воздержаться от просьб "наверх" о "даровании его душе вечного мира и покоя"? В праве молиться о таком же пособнике врагам, как и мой отец? Чью сторону принять? Если приму сторону пана керовника — иду против "борцов прошлого с врагами польского народа", если что-то скажу худое в сторону пана начальника лагеря — тогда я не имею права жить! почему

я живу до сего времени? И снова удивляюсь несуразности словосочетания: "ДРУГ — ДРУГУ".

Пан Станислав взял отца в помощники: чистить конюшню. Пустяковая работа, "синекура" по тем временам и обстоятельствам.

Удивительное дело: ну как, каким образом отец "зацепился" за этот лагерь? Да так крепко, что его не трогали? Взяткой пану керовнику пахло? Мы были нищими, какие взятки в войну? Из чего и откуда им взяться? Знанием языка? Нет, из всего польского отец знал только два польских ругательных слова: "пся кревь". Безобидные слова, перевод которым я узнал через много лет: "сучья кровь".

Как можно было уцелеть отцу тогда? Правильно, только работой, работа всегда и везде имела цену.

Отец был принят в "здоровый вражеский коллектив". Жена пана Станислава варила своим ребятам крупные бобы, не забывала и меня. Бобы были первыми в моей жизни, до этого не знал, что такой продукт питания вообще существует в природе. Удовольствие в горячем виде помещалось в бумажные "фунтики" и раздавалось нам, ребятне без учёта национальной принадлежности.

Жена пана Станислава была красивой и статной женщиной, да и сам пан Станислав внушал уважение: крепкий, красивый человек.

Пани, я даже не знаю вашего имени! Стыдно, но всегда поминаю вашу великую душу! Пани, не приходите в этот мир, вам нет в этом нужды, вы уже СОВЕРШЕННЫ! Вы прекрасны, как богородица, если верите в неё! Правда, удивительно? Жена предателя не может быть хорошей, но я готов молиться за её душу во всех костёлах Полонии! В своих — так же.

Отец, помимо помощи пану Станиславу, работал на лагерной кухне истопником. Была такая кухня для перемещённых лиц. Помню варево из общего котла, и это была "бетонная" смесь из картошки и макарон. Съедобное варево, но невкусное, без соли и непонятно почему — очень густое. Из каких соображений исходил повар, готовя такое? и был ли он поваром — трудно сказать. Думается, что всё заключалось в дисциплине: если картошки и макарон отпускалось на пятьсот обитателей лагеря из расчёта определённого количества граммов на рот, то повар столько же и закладывал в котёл: куда было девать украденное? Отсутствовал резона на кражи. Первый сдерживающий довод в пользу воровства, а второй был таков: если в странах ислама вору и до сего дня отрубают руку, то Европа во времена оккупации за такие человеческие слабости не оставляла шансов расхитителю на дальнейшее проживание. Могло быть и частичное отнятие здоровья у вора, и это достигалось хорошей поркой.

От лагерного питания непосредственно из котлов наше семейство отказалось после первого обеда, и такое было уже гордыней. Любое проявление человеческой гордыни на чём-то стоит, на пустом месте гордыня не держится, гордыне опора нужна. "Просто так" никто, никогда и ни от чего не "воротит нос" Поэтому, если мы отказались от "общелагерного" питания, то у нас что-то было иное. А что — не помню.

Отец заботился о воде для кухни, топил варочные котлы, как всегда, был на вторых ролях. Оно и лучше. Первые роли всегда опасны и тяжёлы, стоять в первом ряду в такие времена — глупость.

В

скорости появилась мать с братишкой, и причин для задержек в этом лагере у отца более не имелось. Можно было двигаться далее, в Рейх.

Разумеется, такие вопросы родитель не решал, и где ему находиться — было дано знать лагерному начальству в лице господина керовника. Да к тому же отец так прочно "влился в здоровый вражеский коллектив", что "пан керовник" счёл нужным оставить при лагере столь ценного работника. Видно было, что такое решение о дальнейшей судьбе бывшего немецкого помощника для него было сущей малостью, пустяком, и мы, тихо, спокойно, продолжали занимать место в дальнем углу центрального барака. Это вначале, а потом семейству выделили отдельную комнату в этом же бараке. Для чего комната предназначалась — не знаю, но по описаниям других лагерей тех времён, она предназначалась для "барачного" мелкого начальства. Поскольку в лагере народ долго не задерживался, а "приходил — уходил", то такого руководства в каждом бараке, как замышлялось высшими "барачными деятелями" не имелось, и комната пустовала.

Как мать добралась с новорождённым от Хелма до Люблина? Почему не затерялась и не сгинула без следа, не зная ни единого слова из польского языка? И немецкого — так же? Расстояние в километрах между упомянутыми городами небольшое, но всё же? Кто-то знал, в каком лагере и где находилось семейство женщины с новорождённым, и точно направил в нужное место? Посадил на поезд. И для чего в оккупированной Польше нужно было помогать русской женщине? Добирайся сама, как сможешь! Война идёт, на кой ляд думать о какой-то русской бабе с новорождённым? Поместить её в любой попавшийся лагерь — и все заботы! Чья "система поиска" тогда работала? Немецкая? Польская? Или "европейская человеческая"? "Неуместные вопросы"!

И новый допрос матери:

— Как тогда добралась до нас? Как нашла лагерь? По какому "компасу" двигалась? Не простым делом было добраться до нас!

— "Как, как"… Почитай, сбежала из роддома. Кое-как оделась, одеяло казённое на себя, сына под грудь — и на станцию!

— Откуда могла знать, где станция?

— Что, глухая была? Паровозы гудели. "Язык до Киева доведёт"…

— Правильно для Киева, а ты была в польском городе Хелме! Понимала в польском языке столько, сколько я — в китайском. Всё же, как до станции добралась?

— Не помню… — это самое прекрасное словосочетание в историях военных лет.

Не помнит! Что ею двигало, какой "автопилот" вёл на цель? Команды какого "штурмана" выполняла? Тайна. Мистики и спириты такие случаи объясняют просто:

— Действиями нашего тела всегда управляет душа, а в её ситуации — особенно! — но что в угрожающие телу моменты душа подчиняется какой-то ещё, более высокой, силе — об этом сведений нет. Пожалуй, так.

Глава 9.

"Предупреждающая и устрашающая"

Дни шли, событий особых не было, приходили и уходили партии "перемещаемых лиц". Это были люди, говорившие не совсем русским языком, и мать их почему-то называла "хохлами". Язык "хохлов" мне нравился за необыкновенную певучесть и ласку.

Какой у перемещаемых "хохлов" был статус? Подневольные ли "перемещенцы", или добровольные, как наше семейство — этого я, разумеется, не знал. Да и нужны мне были такие знания?