Полубородый

Левински Шарль

– Прибить цепью.

– Она не всегда под рукой.

– Тогда верёвкой.

– А если она раньше времени сгорит?

– А она сгорела преждевременно?

Я не понимал, почему спрашивал теперь Гени, ведь его задача была отвечать. Но Полубородый кивнул, как будто и не ожидал ничего другого.

– Не у всех, – сказал он. – Только у одного. Когда его верёвка перегорела, он упал, вывалился из огня и остался лежать. Его приняли за мёртвого, и лучше бы он был мёртвый.

В это мгновение я понял, что всё это произошло с ним самим. Отсюда и его шрамы. От казни.

–

А зрители? – спросил Гени.

– Они убежали.

– Потому что им стало стыдно?

– Нет, хотели принести новых дров. Ведь раньше им не терпелось посмотреть на весёлую пляску, поэтому они не запаслись дровами, и теперь пришлось искать новые. Новые дрова и новых людей, кого бы ещё привязать к столбу.

– А полусожжённый? Что сделал он?

– Подполз к другим, чтобы посмотреть, живы они или нет.

– И как?

– Нет. Им повезло больше, чем ему.

– Он хорошо их знал?

– Мужчина был его соседом.

– Значит, была ещё и женщина?

– Девочка. В возрасте твоего брата.

– И эта девочка?..

Полубородый вскочил и закричал:

– Довольно! Больше никаких вопросов и ответов!

Гени сказал:

– Мне очень жаль.

Но Полубородый ничего не хотел слышать.

– Что проку от жалости, – сказал он. – Надо уметь защищаться. Надо уметь мстить. Но ты трус и бежишь прочь. Бежишь целый год как можно дальше.

Если присмотреться к нему, то было видно: это очень старый человек.

– Лучше нам сейчас уйти, – сказал Гени.

Я хотел помочь ему встать, но он улёгся на землю. Это было естественно, потому что с крутой части склона ему было сподручнее сползать задом наперёд, но это выглядело так, будто Полубородый был иконой, а Гени ему поклонялся.

– Последний вопрос, – сказал он снизу, задрав голову.

– Если он будет правильным.

– Почему всё это случилось? Кто был виноват?

– Никто не был виноват, – сказал Полубородый. – Или, что то же самое: Господь Бог виноват.

Девятая глава, в которой Себи идёт в церковь

Поли учинил глупость, очень большую глупость, и если выйдут на его след, его ждут большие неприятности. Гени и Полубородый говорят, что они уладили дело, но я всё равно просыпаюсь ночами и всякий раз думаю: «А вдруг не всё позади и утром придут и заберут его?» Я живо представляю себе, как прискачут верхом, как будут барабанить в дверь и как уведут Поли. Боюсь я за моего брата. Если его заберут, это будет ещё хуже, чем если бы мне отрезали ногу.

А началось всё так: целую ночь его не было дома, чего прежде с ним никогда не случалось. Он, конечно, рассказал потом, где был, но рассказал неправду, это я сразу заметил. Когда Поли врёт, у него на лице появляется улыбка – не его, а как будто чужая, которую кто-то потерял, а он подобрал. Когда я был маленький и ещё неразумный, он мне однажды рассказал, что в серёдке каждого конского яблока таится заколдованный кусочек золота, но если захочешь поковыряться в конском навозе и достать это золото пальцами, оно сразу исчезает, поэтому пальцами нельзя, а нужно зубами. Нужно раскусить это конское

яблоко. Но когда он это говорил, у него была такая же чужая улыбка, а я был глупый и поверил ему. Но после дела он меня высмеял, и то был уже его собственный смех.

Он якобы гнался в Монастырском лесу за косулей, так он рассказал, и хотя это было запрещено, но не так уж и предосудительно; так делали многие, и если ты не попался лесному надзору, то тебе ничего не будет. Надо только стараться, чтобы никто из деревенских не видел, как ты что-то подстрелил, иначе всегда найдётся доносчик, и тебе придётся с ним поделиться, чтобы молчал. Если твоя добыча – косуля, а то и олень, домой его надо приносить по кускам, а остальное прятать в лесу: подвесить на дереве в мешке, чтоб не сожрали волки.

Поли рассказал, что подстрелил косулю в ногу, но она смогла убежать, а он шёл по её кровавому следу.

– С собакой мне было бы проще, – сказал он, – одному не угнаться, к тому же косуля оказалась выносливее, чем можно было ожидать.

А потом уже и стемнело, а добыча завела его в дебри, там и пришлось заночевать, но ему это было нипочём, потому что он не такой дристун, как я.

Мне сразу было ясно, что история выдуманная; во-первых, Поли никогда бы не признался, что его стрела не попала в цель, для этого он слишком гордится своей меткостью, а во-вторых, если бы он всё это время провёл в лесу, это было бы заметно по его одежде и по другим следам: нацеплял бы на себя репейника и так далее. Зато на ногах у него было много грязи, причём такой, какая бывает на слякотной дороге, а ведь в лесу нет дорог.

Гени тоже не поверил в эту историю, но сказал, что отсутствие Поли связано, наверное, с девушкой, и у него самого в его возрасте такое случалось, и он выдумывал несусветные отговорки, чтобы никто не узнал, где он был на самом деле. А Поли при этом сделал вид, что Гени его застукал и разоблачил. Сказал, брата не проведёшь, тот слишком хорошо его знает. Но я уверен, что и это было враньё, только уже другого сорта. С той ночи у Поли с лица не сходила ухмылка, и это мне тоже в нём знакомо. Это означает, что он что-то учинил и уверен, что останется безнаказанным. Он выпячивает грудь и гордо выхаживает как петух. Ко мне он добрее, чем обычно, и это тоже подозрительно. Он даже предложил научить меня стрелять из лука, а раньше всегда отказывал, говоря, что я обойдусь и пращом, хотя из праща я мог подбить разве что голубя или белку.

И было ещё кое-что, чего никто, кроме меня, не заметил. В ту ночь, когда произошла эта история якобы с косулей, не только Поли не ночевал дома, но и всё его звено, Мочало с его распухшим носом, младший Айхенбергер и все остальные, и у каждого было своё объяснение для этого. Поначалу я думал, они учинили какую-то безобидную пакость и делают из этого важную тайну, чтобы потом можно было вспоминать о ней как о большом приключении, но дело оказалось куда крупнее.

Я по случайности узнал, что произошло на самом деле, и я думаю: если я узнал случайно, мог и другой узнать, и тогда Поли не поздоровится. Хотя он и думает пока, что всё обошлось.