Полубородый
Шрифт:
Из насыпи от небольших горных обвалов, куда нам, вообще-то, нельзя было соваться, потому что опасно, я притащил обломок скалы примечательной формы: с одной стороны камень походил на лицо. Это и был межевой камень, за который велась игра. Фогт располагал камень где-то между двумя постами – иногда открыто, иногда в потайном месте, в кустах, например. Место он определял сам, главное – он должен был точно запомнить его расположение, потому что в итоге борьба шла за то, насколько далеко этот камень оттащат и в какую сторону. Кто отнесёт межевой камень подальше от своего поста, тот расширяет свою территорию и становится победителем. Но делать это надо втайне: подкрадываться, шпионить, и никто не должен тебя при этом застукать. Если застукают, то с поста соперников тебе кричат: «Тёмна ночь, тёмна ночь, все от камня руки прочь!» – и тогда застуканный считается убитым и выходит
Таким образом, группа в ходе игры становится всё меньше, и когда в ней не останется уже ни одного человека или после заранее намеченного времени, вперёд выходит фогг и объявляет, кто выиграл. Иногда дело решает участок земли шириной в ладонь, а то и меньше, и тогда идёт спор, но последнее слово остаётся за фогтом.
Такой игра была поначалу и всем доставляла удовольствие. Только нельзя было раздувать численность группы, чтобы у неё не было возможности постоянно охранять межевой камень. А когда по шесть человек в каждой группе, это годится, ведь каждый ещё и работу свою должен был делать, игра или не игра, а взрослые не дадут тебе отлынивать от дела. Но и в хлеву или на поле все друг за другом присматривали, и если кто отлучился без видимой причины, за ним устраивалась слежка. Годи Криенбюль однажды придумал хитрость, он подговорил свою младшую сестру, чтобы прибежала за ним: дескать, отец упал, сильно ушибся, и хотя это была неправда, все на неё купились. Или надо было прокрасться к межевому камню среди ночи; когда ночь безлунная, это по-настоящему страшно – в темноте, со всеми шорохами и непонятными звуками. Но это всё же была игра и не более того, иногда побеждали монастырские, иногда швицеры, но обид никогда не было, все дружно веселились и посмеивались над проигравшими, которые отрабатывали свою принудительную барщину.
Так было, и все меня хвалили за моё изобретение, потому что новые игры появлялись редко, а старые – например, «Толкушка» или «Лестница Якова» – уже надоели. У меня впервые появилось чувство, что я перехожу из стана маленьких в стан больших, кажусь себе уже почти взрослым; и это чувство мне нравилось. Но потом в дело встрял Поли, и теперь мы больше не можем играть. Он с самого начала говорил, что «Межевой спор» скучная игра и годится только для детей. Я не воспринимал это всерьёз и думал, он просто завидует, потому что сам не участвует в этом. Но потом он подбил Мочало сломать правила, и тот сломал. С Мочалом странное дело: с тех пор как Поли сломал ему нос, Мочало перед ним заискивает пуще прежнего, и этого я вообще понять не могу. Если бы Поли сделал такое со мной, я бы его ненавидел и уж точно боялся. Но Мочало как собака, которая виляет хвостом, когда её отстегают плёткой. Полубородый говорит, есть люди, которые созданы быть битыми.
В тот день, когда это случилось, Мочало играл в группе швицеров, а кроме него ещё двое, которые раньше были в звене Поли. И эти трое средь бела дня, ничуть не таясь и не прячась, Мочало даже бил в свой барабан, отбивая марш, пошли, взяли межевой камень и перенесли его на нашу территорию. Наши, конечно, видели и кричали «тёмну ночь, тёмну ночь», но Мочало и его приспешники отказались падать замертво, хотя правила были твёрдые. А ведь Мочало как-никак мой друг. Они сказали: никто их не заставит и пусть только попробуют, посмотрим, кто кого. Мы тогда позвали Никлауса Дубину, он в этой игре был фогтом, и он им тоже сказал, что они теперь мёртвые и должны вернуть межевой камень туда, где его взяли. Но Мочало сказал, что фогт им не указ, они швицеры и не позволят себя угнетать. Что они теперь выиграли этот тур и все остальные тоже, а кому это не нравится, того они научат плавать в ближайшей выгребной яме.
Так игре пришёл конец. Без правил играть нельзя, можно только ссориться. Поли мог бы всё исправить, ему стоило только приказать Мочалу, чтобы тот падал замертво, когда его застукали, но Поли сказал, что ему плевать на правила, установленные детишками, и вообще ему не до того, чтобы решать проблемы вшивой малышни. Его дело выворачивать из пашни камни.
А хуже всего было то, что и другие тоже сказали, что это дурацкая игра и что они это давно знали. А ведь сами, когда разбивались на команды, рвались в первые ряды, как будто тут медовые пряники раздавали. И теперь они опять играют в «Лестницу Якова», а меня не берут в игру, хотя я очень хорошо умею лазить по деревьям, этому я у Гени научился. Господин капеллан уже несколько раз читал проповедь о прокажённых, которых все сторонятся, и раньше я не понимал, каково им, а теперь хорошо понимаю.
Вот интересно, играют ли в монастыре в какие-нибудь игры? Наверное,
Четырнадцатая глава, в которой Чёртова Аннели рассказывает историю
Чёртова Аннели как луна, говорит наша мать, только ей нужен не месяц для того, чтобы округлиться, а потом снова истончиться, а целый год. Зимой, когда люди рады развеять тьму долгих вечеров историями, Аннели всюду желанная гостья, к ней даже посыпают гонцов, чтобы заманить её к себе в деревню, а когда она приходит, её потчуют так, будто в гости явился святой отец, потому что Аннели рассказывает, только если перед ней стоит еда. Некоторые говорят, она так жадно набивает утробу, что сытым становишься от одного вида этой картины, но у меня как раз наоборот: я становлюсь только голоднее. К концу зимы Аннели отъедается так, что похожа на свинью перед забоем, её можно катить из деревни в деревню как мяч, но когда ночи снова делаются короче и из-за полевых работ ни у кого не остаётся времени на истории, у неё начинается время поста; до ноябрьского Дня святого Мартина она куда-то пропадает, а когда её снова начинают приглашать, она худая, как трёхдневный месяц.
Когда Аннели явилась к нам в деревню на сей раз, она была совсем тощая, ведь дело ещё не дошло даже до святого Отмара. Она выложила свой нож перед собой на стол и накинулась на еду так, будто четыре недели просидела в голодной башне. Сразу много еды перед ней нельзя выставлять, иначе она будет только есть, а не рассказывать. Поэтому за раз перед ней ставили всегда понемножку – ну, разве что мисочку горячей ячменной каши с сушёными ягодами можжевельника, и только после очередной истории она получала ломоть ветчины или копчёную рыбу. Однажды Аннели попыталась смухлевать и рассказала совсем короткую историю, которая кончилась, толком даже не начавшись, но старый Айхенбергер отбил у неё охоту впредь так поступать: когда принесли еду, на деревянной тарелке лежала лишь тощая куриная ножка, и пришлось Аннели быстренько начать новую историю. Когда Аннели приходит в деревню, собираются всегда у Айхенбергера; только у него в доме достаточно места. Кто хочет сидеть за столом, а не на корточках или подпирать стену, тот должен принести что-нибудь из еды. Только Гени может сидеть, ничего не принося, из-за своей ноги.
На сей раз Аннели среди прочих историй рассказала одну, которая мне сразу запомнилась – не столько из-за самой истории, сколько из-за того, что после неё сказал Полубородый. В этой истории тоже обязательно присутствовал чёрт, потому-то, мне кажется, Аннели и получила своё прозвище «Чёртова Аннели».
В истории пастух пас свою отару овец в Альпах. Этот пастух по имени Франциск был набожный человек. Молился не только утром, в обед и вечером, а ещё и посреди ночи и при этом благодарил Бога за его дары. Своим животным он был как отец родной, расчёсывал им шерсть, так что она была мягкой, словно льняная пряжа, а по воскресеньям он скликал всю отару, каждую овцу по имени, и читал им проповедь о боголюбии и благодарности. И простиралось благословение небес над его трудами; хотя кругом были крутые обрывы, ни одна овца не сорвалась у него в пропасть, ягнята были здоровы и целы, ни одного не унесла рысь. Да, говорила Аннели, этот пастух был почти святой, и облака, что виделись из долины над горами, на самом деле были защитные крылья ангела, простёртые над ним.
Но поскольку чёрт не любит хороших людей, сказала Аннели, они причиняют ему такие же неудобства, как нашему брату чирий на заднице или комариный укус в то место, куда не дотянешься почесаться. И со временем чёрт извертелся от бешенства, как лис, которому мальчишка-шалун подпалил хвост. Вот и задумался сатана, как бы ему довести этого Франциска до греха, а когда чёрт в преисподней над чем-то ломает голову, наверху у людей случается землетрясение. Земля дрожала целый день, и чёрт наконец додумался.