Полубородый
Шрифт:
– Так вот почему они стучали ночью по наковальне!
Люди в зале беспокойно ждали, и не скажешь, чего в них было больше – любопытства или страха. Приезжий судья опять отправил своего слугу, но на сей раз тот вернулся не с подносом колбасок, а с кувшином и несколькими кружками. Судья велел налить всем, сидящим за столом, с галереи это выглядело как вода, но было, наверное, водкой. Тем, кто стоял у стены, пришлось смотреть на это с сухой глоткой, стражникам и Полубородому, конечно, тоже ничего не досталось. Люди в зале смотрели на людей за столом и наоборот, и нельзя было сказать, кто здесь был зрителем, а кто действующим лицом спектакля.
Штоффель обернулся быстрее,
И потом началось чудо.
Тридцать вторая глава, в которой совершается чудо
Штоффель открыл мешок, и Полубородый что-то достал оттуда и поднял над головой, как торговец на рынке, желающий показать покупателям свой товар. Железный стержень длиной с мою руку, и на обоих его концах было что-то закреплено: на одном конце деревянный клин, а на другом – чаша из кожи с ремнями. Люди ожидали чего-то более необычного, а не того, что мог изготовить у себя в кузне любой кузнец. Может, они ждали, что из ноги будет сочиться кровь или нога будет шевелиться, и по людям было заметно, что они недовольны; уж если ты чего-то боялся, то хочешь получить в итоге что-то жуткое. Потом Полубородый опустил стержень, а Штоффель достал из мешка башмак и насадил его на деревянный клин, тут стало понятно, что этот каркас должен быть частью ноги, только тоньше натуральной, так же, как и бедренная кость Гени при операции оказалась гораздо тоньше, чем можно было ожидать. Зал охнул; странно, что в такой момент все люди издали один и тот же звук.
Доктор-юрист подозвал Полубородого, и тот подошёл. Человек, который держал его на цепи, поневоле последовал за ним, но по-настоящему он его уже не удерживал. Полубородый положил искусственную ногу на стол перед приезжим судьёй, и тот развернул из платка свои бочки и внимательно рассмотрел через них диковинный предмет. Другие тоже встали из-за стола и подошли ближе, только фогт и писарь остались сидеть, им и так всё было видно. В своём любопытстве и многие зрители подались вперёд и теснились у барьера, ещё и хватались за него, и перегибались через него; на сей раз никто не бил их по пальцам, потому что и подручные фогта сами смотрели только на стол.
Потом доктор-юрист что-то спросил у Полубородого, но так тихо, что слов было не разобрать, и Полубородый ему ответил. И так они переговаривались между собой, потом судья выслал двоих стражников, и все подумали, что они приведут новых свидетелей или опять принесут что-нибудь поесть. Вернулись они с Гени. Когда люди увидели его на костылях и с одной ногой, тут, наконец, все поняли, что придумали Полубородый со Штоффелем, и тут всё стихло. Мы с Кэттерли уже не сидели на полу, а стояли на коленях: Кэттерли – чтобы лучше видеть, а я – потому что молился.
Штоффель перекрестился, потом присел возле Гени и попытался втиснуть культю его ноги в кожаную чашу, а культя никак не входила, потому что Гени на своих костылях не мог стоять спокойно. Один из тех, что сидели за столом, не знаю, какой из них, но в любом случае из благородных господ, освободил перед собой место, и Гени смог сесть на край стола. Большинство людей, вероятно, не углядели, что произошло потом, потому что видимость им загораживал Штоффель, но нам с галереи всё было хорошо видно. Обрубок ноги плотно вошёл в чашу, Штоффель в таких вещах
И потом…
Когда в проповеди рассказывают про чудо, тогда речь всегда идёт только о святом, с которым оно произошло или который его сотворил, и никогда о людях, которые его видели. А ведь у чуда должны быть зрители, иначе это может быть и выдумкой или мечтой. Сегодня я пережил одно чудо и теперь знаю, что душа в теле переворачивается, но по-хорошему. Я плакал от счастья и Кэттерли тоже. А люди внизу все наперебой кричали и бросали вверх шапки, я даже видел, как двое мужчин обнялись, хотя перед этим, я думаю, они даже не знали друг друга.
Потому что произошло следующее: Гени поставил обе ноги на пол, здоровую и искусственную, одну из плоти и одну из железа, потом опёрся обеими руками и встал, он при этом пошатывался, и Штоффель подхватил его под руку, и Гени впервые после столь долгого времени снова сделал несколько шагов, без костылей. Если это не чудо, то я не знаю, каким ещё оно должно быть. Я до сих пор не могу поверить, но всё было именно так, и в доказательство Гени теперь лежит рядом со мной, и если я протяну руку, то смогу его коснуться.
Он сделал лишь несколько шагов, а потом попросил назад свои костыли. Культя сильно болела, как он потом рассказал, нужно было помягче выстлать кожаную чашу, а на культе должна была ороговеть кожа. Но то, что он снова сможет ходить, все увидели, и люди ликовали так, будто перед ними стоял не человек с одной ногой из железа, а король. Все, и я тоже, ожидали, что Полубородого тотчас отпустят на свободу, как в историях Чёртовой Аннели порядочность вознаграждается, а зло наказывается, и люди так и кричали судье. Все были одного мнения, что человек, сделавший калеку ходячим, хороший человек и не может иметь ничего общего с чёртом. Но то, увы, была не история Аннели, а было судебное разбирательство, и приезжий судья долго думал и совещался с фогтом и с писарем. Среди зрителей слышался гул нетерпения, и судья несколько раз бил по столу своим молотком перед тем, как смог огласить своё решение. Поскольку вы все, дескать, видели то, что могло показаться вам сном, и он признаёт, что его первой мыслью было тут же прекратить процесс. «Да!» – закричали люди. Но когда речь идёт о нечистой силе, продолжал он, необходимо в служебных делах действовать вдвое и втрое осторожнее, потому что сатана так хорошо умеет притворяться, что можно подумать, будто имеешь дело с ангелом. С ним должно обходиться так, как положено, а не следовать своим чувствам, и высказывание Кари Рогенмозера по-прежнему лежит на столе, его просто так не смахнёшь, и он, судья, не может сделать вид, что не слышал его.
Зрители затопали ногами и стали выкрикивать такое, что стражники фогта уже схватились за свои пики. Но Полубородый улыбался, и теперь все могли различить, что это действительно была улыбка, а не гримаса. Судья стучал молотком по столу, но люди не унимались, пока Гени не подал знак, что хочет что-то сказать. Если учёный господин позволит, сказал он, то было бы, может быть, хорошо выслушать как раз этого свидетеля ещё раз, дескать, он, Гени, слышал на улице во время ожидания, что у свидетеля есть что добавить, а это высказывание, возможно, поможет суду принять решение. И Рогенмозера вызвали, и все заметили, как он гордится, что получил новую возможность выступить; ему, должно быть, это казалось сродни тому, как если бы к нам с Хубертусом в трапезной второй раз подошли с блюдом, а там ещё полно жирного мяса.