Полубородый
Шрифт:
Алисий хотел было снова начать свой рассказ о чудесном Бернере фон Хомберге, который тоже был таким советником, да не у обыкновенного правителя кантона, как Гени, а у самого кайзера. Но никто не хотел слушать его истории, и он это сразу заметил и замолчал. Однако долго всё-таки не выдержал.
Гени сказал, что раньше даже не знал, как много люди спорят друг с другом, иногда о важных вещах, но в большинстве случаев это дела, которое легко уладить, достаточно иметь немного ума и проявить немного миролюбия к другим, но нет же, чем больше пустоты в черепе, тем упорнее они спорят – бывает, что годами из-за какой-то мушиной какашки, а потом идут с этим к правителю и думают, что вся долина интересуется их мочой. Ему запомнился один случай, речь шла о том, кому на ежегодном шествии в деревне достанется нести на плече переднюю часть носилок со статуей святого покровителя, потому что нести заднюю часть было не так почётно.
Мне, конечно, было интересно, как разрешился спор той деревни, если каждая сторона была по-своему права. Гени сказал, что уже по вопросу видно, что у меня хорошая голова, ведь у большинства в таких делах самая большая трудность – разделить правоту и неправоту поровну, как мы делим сало у нас за столом, одному этот кусок, другому этот, а каждый раз ищут какой-нибудь хитрый ход. В данном случае они сделали так: правитель объявил, что из-за нарушенного мира он запрещает вообще нести статую святого на шествии, пока обе семьи не придут к обоюдному согласию. И тут горячие головы внезапно осенила мысль, которая не приходила все эти годы, а именно: на середине шествия поменяться местами. Правда, была опасность, что они опять явятся к правителю со спором, где же находится эта середина.
– Это была мысль правители или твоя? – спросил Полубородый.
– Наша общая, – ответил Гени, но это было, пожалуй, из скромности.
Разумеется, обсуждали и многие другие дела, сказал он, такие, где речь могла идти о жизни и смерти, как, например, этот досадный спор с монастырём, который длится уже давно. А ведь спор идёт в итоге о маленьком участке общественной земли здесь и об альпийском пастбище там, среди разумных людей это не было бы причиной хвататься за оружие. Но с одной стороны монастырские из Айнзидельна иногда ведут себя так, будто они хозяева мира, а на другой стороне тоже выступают тупые забияки, и он, мол, не должен объяснять Поли, кого он имеет в виду под забияками. К счастью, до сих пор не случилось ничего серьёзного, разве что тут и там есть попытки что-то поджечь, а из этих попыток может вспыхнуть большой пожар, но когда горит крыша, это уже не потушишь лоханью воды. Поэтому правитель и выслал теперь эту делегацию с заданием сесть за стол с аббатом и искать решение до тех пор, пока не установится мир. Договариваться друг с другом всегда лучше, чем нападать друг на друга.
– А вот я так не считаю. – Голова дяди Алисия опять налилась кровью. – Споры не решаются пением псалмов, и кто первый выдвинет предложение о переговорах, тот, считай, уже проиграл дело, это знает каждый, кому довелось участвовать в войне. Бить надо первым, причём как можно быстрее, чтобы битва закончилась ещё до того, как другие смогли продрать глаза после утреннего сна. Вот и в последнем походе мы таким манером завоевали не один город; а если бы они каждый раз сперва засылали делегацию, им бы и за сто лет было не дойти до Рима.
Поли так убеждённо кивнул, будто эти слова ему сам Папа зачитал из Библии. Иногда я думаю, он вообще сам никогда не размышляет, а только бежит за дядей Алисием, как я в детстве бегал за Лизи Хаслер.
– Но ведь мы сейчас не находимся в состоянии войны, – возразил Гени, – наоборот стараемся её избежать.
– Переговорами? – язвительно усмехнулся Алисий. – Тогда ты, может быть, веришь и в то, что оспу можно вылечить пахтой?
Поли громко рассмеялся, и это ещё сильнее подзадорило Алисия. Уважение, которое они поначалу выказывали к Гени, истончалось, они всё чаще перебивали его. Я-то хорошо его понимаю, когда он говорит, что некоторые люди не научились выслушивать других. Когда Алисию больше ничего не приходит в голову, он повторяет то, что уже сказал, только второй раз не говорит, а выкрикивает. Мне кажется, чем меньше человек разбирается в деле, тем громче он о нём говорит.
Полубородый всё это время не вмешивался, он только слушал. Я думал, он наверняка того же мнения, что и Гени, но я ошибался. У Полубородого не так, как у других: у него по лицу не увидишь, что он думает, и это не только из-за обожжённых мест.
Они продолжали спорить, пока не наступило время Гени уезжать, и это было жаль; мне хотелось бы, чтобы то короткое время, что он провёл у нас, было более мирным. Будь я король или герцог, я бы издал закон, чтобы всегда, когда семья собирается вместе, разговоры велись лишь о еде, или погоде, или полевых работах, а кто начнёт разговор о таких делах, как война или раздоры, того сажать в тюрьму.
За порогом Гени
Дядя Алисий и Поли поздравили друг друга с тем, как хорошо они вломили Гени и ни в чём не отступили перед ним, но когда потом вечером явился очередной солдат, собираясь разместиться у Алисия, тот его не впустил. Боялся, что Гени действительно может отказать ему от дома.
Полубородый заметил, что я погрустнел. Он обнял меня за плечи и в шутку сказал, не пойти ли нам вместе в Эгери к бабе-травнице, а то мне, видать, дурно, потому что я съел слишком много сала, и поможет мне только правильный настой. Но если, мол, путь туда для меня слишком долог, он может попытаться сам заварить для меня эликсир, в таких случаях хорошо помогает золототысячник и тысячелистник. Он потом подмешал в питьё много мёда, так что даже не было заметно, что это лекарство. Что касается спора, сказал Полубородый, то он не считает Алисия таким уж правым, а то, как тот обосновывает своё мнение, уж и подавно не отличается Соломоновой мудростью, однако в одном пункте, дескать, Гени видит всё слишком в розовом свете. Как раз самые разумные люди часто ошибаются, предполагая и в других такую же рассудительность или надеясь их склонить к рассудительности; но его собственный опыт показывает другое. Он просто не хотел вмешиваться, лишний голос делает общий хор громче, но не лучше. А он того мнения, что эта делегация в Айнзидельн не принесёт Гени ничего и даже меньше. За монастырём, мол, стоят Габсбурги, а когда подаёшь руку Габсбургу, то пересчитай после этого пальцы, все ли на месте. С хитрыми лисами можно заключать сто договоров о мире, но в курятник их пускать нельзя даже после этого. Рано или поздно придётся хвататься за оружие, для него это ясно так же, как после молнии следует гром, а когда это произойдёт, бессмысленно пускаться в бой, вооружившись высокими словами, нужно прихватить и настоящее оружие. Если у меня есть охота, он может взять меня с собой в ближайшие дни в Эгери, он там готовит кое-что с кузнецом Штоффелем, это будет для меня полезнее, чем слушать хвастовство Алисия.
Я согласился, и не только ради того, что он собирался мне показать, но и от радости увидеть Кэттерли, ведь она мне была почти как сестрёнка. И я сказал Алисию, что не вернусь к нему, хотя теперь в доме снова есть место, а лучше останусь у Полубородого.
Сорок шестая глава, в которой с Кэттерли случается плохое
Должно быть, случилось что-то по-настоящему дурное, но Кэттерли не хочет об этом говорить, она вообще ни о чём больше не говорит, и взрослые понимают её так же мало, как и я. Штоффель думает, что её что-то напугало по дороге из церкви домой, может, злой дух; известно же, что при зимнем солнцевороте злых духов особенно много шныряет по окрестностям. Полубородый ответил, что не хочет спорить на тему злых духов, бывают ли они вообще, но по его опыту злые дела творят не столько злые духи, сколько злые люди. Теперь они оба сидели молчком, и каждый думал, что же могло произойти. Единственный свет исходил от огня в горне; дверь на улицу была заперта на задвижку, хотя сейчас не воскресенье и не конец рабочего дня. Уже дважды кто-то стучался, то ли лошадь подковать, то ли из-за чего другого, но оба раза Штоффель не издал в ответ ни звука, так и оставался сидеть. Так бывает после похорон, когда больше нечего сказать о покойнике, а у женщин уже иссякли слёзы. И хотя тут никто не умер, но я боялся, что это ещё могло произойти.
Когда Кэттерли пришла с улицы, первой моей мыслью было: её кто-то сглазил.
А так хорошо начинался день.
Мы с Полубородый вышли из дома на рассвете. Он прихватил корзину, но не хотел сказать, для чего. Сам, говорит, увидишь. Снег скрипел под ногами при каждом шаге, и это были единственные звуки в полной тишине; птицам было слишком холодно, чтобы чирикать. Только одна каркала, да некрасиво, как будто охрипла. Этот крик мне был незнаком, но Полубородый, сведущий во многом, объяснил, что это вьюрок, на лето вьюрки улетают далеко на север, а к нам возвращаются только зимой, потому что когда нам холодно, им в самый раз. И глубокий снег им нипочём, они даже проделывают в нём дырки, чтобы искать буковые орешки.