Полубородый
Шрифт:
Но то были не обычные ржаные колосья.
Пару недель спустя Аннели посвятила меня в эту тайну. Но прежде, чем всё мне показать, она взяла с меня обещание свято хранить тайну, потому что не хотела бы на старости лет получить обвинение в колдовстве, хотя это не имеет никакого отношения к колдовству, это просто рецепт, который ей когда-то открыла одна баба-травница. Но рецепт этот как раз не обыкновенный.
Делается так: корни белены и мандрагоры отмываются и измельчаются. Какая форма при этом у корня мандрагоры, не имеет значения, сказала Аннели, хотя некоторые считают, что он похож на гнома и, смотря по тому, как изогнут, обладает особой силой. В котёл наливают воду, не больше трёх кружек, добавляют измельчённые корни и горсть мака. Котёл держат на огне, пока эта смесь не начнёт густеть. Потом убирают с огня и, пока отвар остывает, добавляют эту тайную составляющую.
Аннели смешивает отвар с водкой, это уже не по рецепту, но она это делает, потому что становится не так противно на вкус. Она выпивает один стаканчик этого питья, не больше, и потом засыпает.
– Но это ненастоящий сон, – говорит она, – это только со стороны выглядит как сон. Внутри себя я бодрствую и переживаю много чего, не так смутно, как бывает во сне, а чётко: я могу всё видеть и слышать, обонять и ощущать на вкус, а иногда даже воспринимать так, для чего и слов нет, цветные запахи и звуки, они тебя пробирают насквозь. Я вижу предметы, которых не может быть, а если и есть, то не такие, какими мне там являются. Попробуй это представить себе так, – сказала Аннели, – будто рядом с нашим обычным миром существует ещё другой, в котором всё не так, как ты привык, мир с собственным солнцем, собственной луной и звёздами. Мир, отделённый от нашего прочной высокой стеной, и нет пути перебраться через такую преграду, но если отведать этого напитка, туда можно заглянуть, как через замочную скважину. Иногда поначалу думаешь: да там ведь нет ничего особенного, но потом самое привычное вдруг становится чужим, какой-нибудь цветок вначале обыкновенный, но потом он внезапно начинает говорить или петь. Или небо меняет цвета, будто оно всё состоит из радуг. Однажды я видела птицу с четырьмя крыльями: два на спине, два на животе; когда она летит по воздуху, то вертится как вертушка, позади неё тянутся цветные нити, они становятся всё длиннее, а когда она задевает дерево, на нём вырастают плоды. Чёрта тоже иногда вижу, – призналась Аннели, – но я всё равно не думаю, что эти видения являются из ада, потому что я вижу и ангелов, а иногда они танцуют вместе.
Говоря это, она смотрела в пустоту, как это делает, когда рассказывает свои истории, как будто там, куда смотрит, есть книга, которую можно читать лишь ей одной.
– Разумеется, – сказала она, – это только картинки, но более яркие, чем можно увидеть в самой лучшей церкви. И как раз такие картинки мне нужны для моего ремесла, так же, как изготовителю кровельного гонта требуется древесина или изготовителю конской упряжи требуется кожа.
– Этого я не понимаю, – сказал я и действительно не понимал.
– Поэтому ты ученик, а не мастер, – сказала Аннели. – Сперва все думают, что истории просто есть и всё. Или что их можно выдумать из ничего, как ты без особого труда придумал пару историй про кошель с деньгами. Но они приходят не из ничего, а всегда из чего-то, что уже есть у тебя в голове. Ниткой, у которой нет начала, нельзя шить. Ты, должно быть, рассказал в своей жизни не так много историй, и поэтому ты думаешь, что начало найдётся всегда. Но даже плодовое дерево однажды обрывают полностью, и тогда нужен ключ к фруктовому саду, в котором растёт что-нибудь ещё. Потому что люди хотят слышать от нас всё новые и новые истории. Кто не способен удивить своих слушателей, тот подобен лошади, которая больше не может тянуть свою повозку.
– А можно мне попробовать этот напиток? – спросил я, но Аннели не хотела этого ни в коем случае. Она даже прижала руки к груди, где у неё под платьем висел мешочек с особыми колосками, как будто я хотел его отнять, а она должна была его защитить.
– Тебе это пока не надо, – сказала она. – И скажи за это спасибо. У меня есть надежда, что тебе он ещё очень долго не понадобится. Но когда я уже давно буду лежать в могиле, а ты уже много лет будешь ходить от деревни к деревне, тогда наступит момент, когда тебе отчаянно понадобится новая история, а тебе ничего не придёт в голову, хоть тресни. Тогда ты вспомнишь о старой Аннели и прочитаешь благодарственную молитву, что она выдала тебе эту тайну.
– А как сделать из картинки историю? – спросил я.
– Для этого нет правил, – сказала она. – Или есть тысячи их. Когда у тебя есть начало нити, ею уже можно шить что угодно. И каждый шьёт что-нибудь своё.
Чтобы ещё лучше объяснить мне это, Аннели напомнила мне ту ночь, когда я заявился к ней в хижину.
– Я открыла глаза, а тут неожиданно очутился мальчик, – сказала она. – Но одновременно я продолжала смотреть в другой мир, а там я как раз видела чёрта. Обе картинки совместились, чёрт вдруг оказался маленьким мальчиком, он становился всё младше, пока не дошёл до той поры, когда ещё не умел ни говорить, ни ходить, только ползал. И хотя тогда ещё не очнулась, с этой минуты я знала: из этого можно сделать историю, которая понравится людям.
– И ты её сделала?
– Мы можем сделать её вместе, – сказала Аннели. – Для тебя это будет хорошее упражнение. Я сделаю первые стежки, а ты дошьёшь историю до конца.
«Это случилось в те времена, – начала она сочинять, – когда мир был ещё совсем новенький. Адам и Ева ещё даже не обследовали весь рай, и всякий раз, когда утром всходило солнце, они безмерно удивлялись. Куры впервые откладывали яйца и ещё толком не знали, что им делать с этими круглыми предметами, а рыбы всё пытались выбраться на берег, потому что никак не понимали, что предназначены для плавания. И в самый первый раз было лето, и в самый первый раз осень, а когда наступила зима и впервые пошёл снег, Адама начала мучить совесть: он подумал, что невзначай что-то сломал в устройстве мира.
И чёрт был ещё совсем маленький, – продолжала придумывать Аннели, – хвостик у него был крючком, как у поросёнка, копытца ещё мягкие и податливые, а рожки и вообще пока не прорезались. Правда, огонь он уже умел глотать, но языки пламени чаще всего вытекали у него изо рта, а когда потом обжигали ему шкурку, чертёнок плакал. И чёртова бабушка была ещё совсем маленькой летучей мышкой; сегодня-то она уже на завтрак заглатывает целую муравьиную кучу, но тогда ещё могла насытиться половинкой мушиной лапки.
И хотя чертёнок был ещё совсем маленький, но ему уже очень хотелось делать зло; таким уж его создал Господь Бог, ведь даже новорождённый телёнок поднимается на ножки, хотя никто не объяснял ему, как это делается. И поэтому…»
– И поэтому что? – спросил я.
– А это должен придумать ты, – сказала Чёртова Аннели. – Но дело несрочное. Когда-нибудь я тебя об этом спрошу, это и будет твоим первым испытанием на роль подмастерья.
Семидесятая глава, в которой Себи много странствует
О моих странствиях с Чёртовой Аннели много чего можно рассказать, но и рассказывать особо нечего, всё зависит от того, как на это посмотреть. Много – потому что я за несколько месяцев многому научился, и мало – потому что каждый день похож на другой. Просыпаешься в незнакомом месте, иногда на соломенном тюфяке, а часто на полу и первым делом пытаешься вспомнить, где ты и почему. Спали подолгу; после того, как Аннели рассказывала до глубокой ночи, не так легко просыпаешься. В гостеприимных деревнях мы, несмотря на это, получали ещё и завтрак, но зачастую люди думали, что все истории они уже выслушали, а поскольку вернёмся мы сюда теперь не так скоро, проявлять к нам любезность было бы лишним расточительством. И тогда нам приходилось пускаться в путь с пустым желудком, и Аннели целый день была в дурном расположении духа. За две недели до того, как нам двинуться в путь, она перестала пить свой отвар со спорыньёй, и было заметно, что ей его не хватает, но она сказала, что со странствием он не сочетается. Несколько дней после этого я ничем не мог ей угодить: что ни сделаю, всё плохо, потом к ней постепенно вернулся аппетит, а с ним и хорошее настроение, а через неделю она снова стала такой прожорливой, какой её все знали.