Полубородый
Шрифт:
И потом чертёнку встретились Адам и Ева. Каин и Авель тогда ещё не родились, да и сами первые люди не были рождёнными, Господь Бог вылепил Адама из глины, а Еву создал из ребра Адама, поэтому они ещё никогда не видели ребёнка и им совсем не показалось странным, что у этого маленького существа поросячий хвостик. Они думали, это просто новый вид животного, каких они обнаруживали в Эдемском саду каждый день по нескольку; чертёнок показался им таким милым, что они взяли его на руки. А Ева уже видела, как вскармливают своих детёнышей косуля, коза и многие другие животные, и когда чертёнок вроде бы заплакал, она подумала, что он голодный, и приложила его к своей груди. Но то у чертёнка был не плач, а смех; чертёнок на свой сатанинский лад был счастлив, что смог
И чертёнок не стал сосать, а в тот миг у него как раз прорезался первый зуб, и он укусил Еву, как это порой делают человеческие груднички со своими матерями. При этом капелька его слюны попала в рану, и с тех пор человек заражён чертовским ядом, хотя Господь Бог создал нас по своему образу и подобию. Ева вскрикнула от испуга, а Адам, чтобы ей помочь, схватил чертёнка и оторвал от неё. В это мгновение у чертёнка вырос первый коготок, он царапнул Адама по руке так, что выступила кровь, и с тех пор яд чёрта сидит в мужчинах так же, как в женщинах.
Чёрт вернулся к себе в преисподнюю, но своими новыми коготками он процарапал оконце в стене, через которое мог видеть всё происходящее в раю, и то, что он видел, доставляло ему удовольствие. Ещё в тот же день Адам накричал на свою Еву, раньше ему такое и в голову не могло прийти, но ведь раньше в нём не было и яда от чёрта. И Ева дала тумака овечке, которая хотела к ней подластиться, просто так, это тоже происходило от чертовского яда. Так всё и пошло дальше, и с каждым делом, какое делали первые люди, всё становилось только хуже. Чёрт благодаря этому быстро рос и развивался, потому что каждый человеческий грех для сатаны всё равно что для нас лишняя миска мясной похлёбки, и он становился всё сильнее и крепче от этого. Очень быстро его копыта отвердели, рога тоже выросли.
Воздействие чертовского яда не проходит так, как жар, который когда-то иссякает, если человек себя отмолит; но Адам и Ева ещё ничего про то не знали. Поэтому они становились злее и злее, и яблоко с запретного дерева они сорвали сами, без дьявольского наущения, и чёрту необязательно было превращаться в змея-искусителя. Он сделал это, только чтобы подразнить настоящую змею, напомнив ей, что когда-то у неё были собственные ноги.
Люди тоже ещё помнят о тех временах, когда Земля была совсем новенькая, а чёрт был совсем маленький, но они не грустят о той поре, потому что думают: это была только сказка. А ведь всё это было на самом деле».
Вот первая история, которую я рассказал для публики, и мне повезло, что при этом присутствовал Гени. Он меня похвалил, правитель тоже, но лучше всего было то, что Чёртова Аннели сказала мне:
– Поздравляю тебя, подмастерье Евсебий.
Семьдесят вторая глава, в которой Чёртова Аннели заболевает
Если бы Аннели не заболела, лето могло бы стать хорошим.
В Айнзидельне я первым делом отправился в монастырский лес и нашёл распятие. Старый резчик по дереву сдержал слово и установил его на небольшой поляне; оно выглядело так, будто от века стояло здесь. Лицо Спасителя он сделал таким, как я и хотел, Он улыбался тебе навстречу, как будто говорил: «Не горюйте обо мне, скоро я буду на небе, а там мне не будет больно».
Я прочитал Отченаш и поблагодарил святого Христофора, что хранил меня на всех путях. Я молитвенно попросил его позаботиться о маленькой Перпетуе, если она оказалась у него в раю. А про себя решил, что сочиню историю, в которой новорождённая девочка попадает на небо и оттуда творит чудеса. Она любимица всех святых, воображал я, все играют с ней, потому что она самая младшая. И святой Иосиф, а он ведь плотник, вырезал для неё водяное колесо.
Аннели сразу после нашего возвращения снова принялась за свои лекарства, как она это называет, мы почти не разговаривали, и чаще всего мне приходилось слышать её храп. Когда она просыпалась, у неё было затруднённое дыхание, но об этом она не хотела говорить, это, мол, тебя не касается, сказала она, делай, что велела. Но она ничего мне
Поэтому у меня было время сходить в свою деревню, и на этот раз мы с Поли повидались. Я даже думал, он мне обрадовался, но он сказал, что у него мало времени, важные дела, но всё надо держать строго в тайне, а потом я сам увижу, что он готовил. Мне эта скрытность напомнила времена, когда он организовал своё звено и устроил нападение на Финстерзее; надеюсь, он не повторит эту глупость. Я поговорил об этом с Полубородый, и тот, к моему удивлению, сказал, что Поли прав, что примирительные речи Гени ни к чему не приведут. Нам хватило времени даже на партию в шахматы, но мой король уже вскоре был окружён; боюсь, я совсем разучился играть.
Поскольку Аннели не поручала мне ничего определённого, приходилось искать работу самому, чтобы быть ей полезным подмастерьем. Я принялся делать из её участка, заросшего бурьяном, огород, это хотя и тяжёлая работа, но она мне по нутру, потому что по результатам сделанного сразу видишь разницу, не то что на нашем поле в деревне: сколько камней оттуда ни выноси, меньше их не становится. Иногда я думаю: кто-то проклял наше поле, и стоит только отвернуться, новые камни так и лезут из недр земли.
Я замечаю, что мысленно продолжаю говорить «наше поле», а ведь оно теперь принадлежит Шоршу Штайнеману. Он со своей семьёй и в наш дом перебрался, там для них больше места, чем на их Голодном подворье. Но у меня в мыслях это по-прежнему наш дом; я думаю, там, где ты родился, никто другой не может чувствовать себя дома.
Но что толку от этих мыслей.
Я как был неженкой, так и остался таким, но у меня всё-таки две руки, а обращаться с лопатой я научился у старого Лауренца. Кроме того, работа на участке, заросшем сорняками, напоминает мне о матери. Когда она звала меня к себе на помощь в нашем огороде, мне это казалось обузой, но теперь-то я знаю: то было соизволение. Больше всего хлопот доставляет клён, он сеется всюду, и первые его ростки легко выдернуть, но уже через год он так прочно сидит в земле, будто на каждом корешке висит по чертёнку и держит изо всех сил. Господин капеллан сказал однажды в проповеди, что грехи подобны клёну: его семена разлетаются по всему свету, и если не уследишь и вовремя не искоренишь их, то от побегов уже не избавиться. В саду-то можно их подкопать и всё-таки вытянуть; а как быть с грехами, господин капеллан не сказал. Может быть, и сам не знал.
Я боюсь, что клён скоро снова отвоюет этот огород. С тех пор как Аннели заболела, многое изменилось.
Началось всё с того, что она стала прихрамывать, вначале немного, а потом всё больше. Она говорила, что перенапрягла ступню на переходах из деревни в деревню, но она отдохнёт – и всё пройдёт само собой. Но лучше ей не становилось, а наоборот только хуже, на правой ноге она уже почти не могла устоять, и в конце концов она мне разрешила посмотреть, что там у неё на ступне. Вид был безрадостный: большой палец и тот, что рядом, почернели совсем, а следующий уже тоже начал темнеть. Аннели сказала, это от холода и летом дело пойдёт на поправку, но у её пальцев был не только больной цвет, но и больной запах, и я его узнал: такой же запах исходил тогда от гниющей ноги Гени. Она ни за что не хотела заняться лечением, говорила, лекари только усугубляют болезни, но я не оставлял её в покое, как она от меня ни отмахивалась. В конце концов я своего добился, и она прихромала со мной к воротам монастыря, опираясь на меня всей своей тяжестью. К счастью, привратником был новый брат, из граубюнденских, и он меня не знал, иначе бы не исполнил мою просьбу позвать к нам санитара. Брат Косма осмотрел ступню, но ничего не сказал насчёт мази, какую можно было бы нанести, вообще ни про какие лекарства не упомянул, а сказал, что единственное средство – это молиться святому Антонию: дескать, это его огонь воспалился в ступне Аннели, и кроме него этот огонь, гангрену, никто не погасит. На меня он всё это время не обращал внимания, и я уже думал, он меня не узнал, но когда Косма уже собрался уходить, то повернулся ко мне и сказал: