Полундра!
Шрифт:
Одно дело, если сослали в армию, а другое — братская помощь. Совсем иная история, так что теперь мои горят решимостью отбросить врага. Начинается беготня: обмундирование — хотя из тельняшек нас точно не вытряхнешь — шинели, оружие… Еще нужно научить ребят стрелять, гранату, опять же, кидать, многие и так умеют…
Мне неожиданно падает следующее звание в петлицы, вызывая тем самым мимолетный ступор. Любимая еще плачет — чувствует она что-то нехорошее. Ничего, родная, выкрутимся…
Сны ей тоже снятся. В них она потерянная девчонка, у которой мама на глазах погибла, и ни у кого
— Во сне я и есть тот рыжик, — признаюсь любимой.
— Я чувствовала, — кивает она мне в ответ. — Как ты думаешь, наши сны что-то значат?
— Не знаю, — качаю головой. — Совсем не знаю…
— Вот и я не знаю, — закрывает она глаза, задремывая в моих объятиях.
Ну а утром нам пора в путь. Увидимся ли? Должны, обязаны увидеться, это я и милой своей говорю, заскакивая на подножку поезда. У меня под командованием рота очень злых на немца матросов, пусть и немного людей, но бегать они просто не умеют. Поэтому берегись, гитлеровская гадина, к тебе пушистый зверек бежит. Только бы с любимой ничего не случилось…
Джинни
Я не знаю, кто я и откуда. Меня нашли бойцы в лесу и отдали в санбат, говорят, выглядела я тогда совсем страшно — без одежды и вся в крови. Тетя Зина, она доктор, рассказала, что меня мучили, сильно били и это… ну… вот я память и потеряла. Но мне по виду лет четырнадцать, поэтому в тыл отправлять не будут, а выучат на медсестру туточки, в санбате, значит. И еще тетя Зина говорит, что командир уже не возражает.
Мне нужно с самого начала все изучать. И читать, и писать, и как портянки наматывать, да и с бельем… Но тетеньки вокруг, они все как мамы — заботятся обо мне, учат всему, поэтому я себя очень нужной чувствую, хоть и маленькой, но тетя Маша все повторяет, что думать об этом не надо, а надо учиться, вот я и учусь.
Ночью мне сны снятся, только я о них никому не говорю, чтобы психованной не считали, ну или шпионкой. В снах я англичанка, но дурная немножко. Главное, я почему-то увидела сначала, что брата не послушалась, когда он мне бежать сказал, и мешала ему в бою, хотя он какой-то палкой воевал. И вообще — все сны похожи на сказку, только очень страшную почему-то.
— Аленка! — это меня зовут, ну так тетеньки в санбате назвали, потому что я же не помнила ничего совсем, даже имени своего, вот и назвали. Теперь я Аленка Травина, потому что в траве нашли.
Я бегу, куда позвали, потому что сейчас урок начнется. Тетя Маша будет рассказывать, как правильно ухаживать за ранбольными. Перевязывать их, мыть еще, но только женщин, потому что у дяденек, когда они без всего, страшная штука болтается. Она такая страшная, что я в обморок падаю. Поэтому тетя Маша говорит, что мне тетеньки, а дяденек другой кто помоет. Но когда они в штанах, я дяденек не боюсь, они меня гладят по голове и еще даже сахарку дать могут. Мне очень сахар нравится, и мед тоже, и все сладкое. Просто очень-очень!
Так что я теперь воспитанница санбата и никуда от тетенек не уйду. Потому что хуже, чем со мной было, уже совершенно
Завтра наш санбат в поход выступает, поэтому мне надо быстро все пособирать, чтобы ничего не потерять. У меня-то вещей немного, но нужно тетенькам помогать. Если тетю Машу рассердить, она страшной очень становится, и я опять в обморок падаю, а дядя Савич ворчит, что часто в обморок плохо, потому что сердечку грустно будет. А нам грустно не надо, так тетя Зина говорит, вот.
Симус
Я-то думал в строители податься, а приходится — в разрушители. Нечисть страшная пришла на нашу землю, потому строительство оставим на потом, а сейчас у меня последние недели школы осназа. Совсем скоро мы окажемся оторванными ото всех, без пушек, без снарядов, но все равно будет бить эту гадину везде и всегда.
— Для подрыва рельсов взрывчатка располагается… — спокойно и размеренно рассказывает нам преподаватель без руки, а в глазах его тоска вместе с завистью.
Нас учат, очень серьезно учат — организации подполья, сбору разведданных, тому, как брать языка, как правильно допрашивать. Подпольная работа нуждается в точности и аккуратности. В отличие от действующей армии, умирать нам можно в крайнем случае. Мы должны сделать так, чтобы дохла за свой Рейх проклятая нечисть. И мы это сделаем.
— Завтра экзамены, — вздыхает товарищ по комнате. — А там, наконец, и дело.
— Да, — соглашаюсь я, думая о том, что мамка с сестренкой под немцем остались. Живы ли?
Мы сдаем экзамены, быстро проходя по заданиям, отвечая и теорию, и показывая на практике. Время пролетает совершенно незаметно. Проходит три дня, и мы уже стоим на плацу. Формируются группы, назначаются командиры, радисты, выдается оружие, прогревают моторы самолеты. Всего несколько часов, а там — треугольник или крест костров и шаг в ночь.
Очень близко фронт к столице подобрался, но мы не сдадимся, мы сделаем все возможное, чтобы победить гадину. С замирающим сердцем ступив во тьму, я все жду — раскроется ли парашют. Тихий хлопок, и вот уже снижение, плавное, очень даже, хоть и не видно ничего, потому земля встречает неожиданно, больно ударив по подошвам прыжковых ботинок.
— Береза, — слышу я тихий голос.
— Мурманск, — отвечаю не задумываясь, и в следующий момент обнимаю совсем молодого парня.
Партизаны — и пожилые, и молодые — встречают нас, помогают свернуть парашюты. Они еще не раз пригодятся, особенно стропы, а по зиме и сам белый шелк. Маскироваться будем. На дворе ноябрь, до зимы совсем недолго, а здесь кое-где уже снег лежит. Значит, вовремя мы, на снегу следы видны были бы сразу.
Мне предстоит работа и агентурная, и боевая. Больше боевой, конечно, потому что на немца я совершенно не похож, но кое-что у меня выходит. За полицая выдать себя довольно просто, а там уже и с документами поработать. Но тут нужны именно диверсии — как крупный железнодорожный узел, который мы беспокоим каждый день.