Полундра!
Шрифт:
Здесь наш фронт, не менее важный, чем тот, что под Москвой, потому что важные вражеские грузы, боеприпасы, горючее сгорают на путях, а это хоть и небольшая, но помощь фронту. Ну и бои бывают. Особенно в последнее время, когда карателей стало больше. Что-то важное мы рванули, раз они так забеспокоились.
А впереди у меня еще долгие месяцы войны. И, двигаясь с отрядом, я нахожу и маму, и сестренку… Точнее, их пепел в обрушившемся амбаре. Сначала даже не верю, но замечаю сережку и колечко в этом пепле… теперь меня больше в лагере стараются держать, потому что я фрицев зубами рвать хочу. А во сне ко мне другая жизнь приходит,
Я отомщу за вас, родные мои! Клянусь… Как там во сне было? Магией клянусь!
Гермиона
Мамочка… Папочка… Если бы не любимый, меня эта новость уничтожила бы. Откуда взялся тот «мессер», никто и не знает, но как-то вмиг не стало ни мамы, ни папы.
Мой любимый меня отогревает, успокаивает и бьет фрицев так, что его очень даже хвалят. А я замираю от страха за него каждый раз. Но кто-то в небе хранит его. Постепенно я отхожу, но тут словно снег на голову — меня переводят. В женский полк ночников, поэтому нам нужно расставаться. Мы долго прощаемся у ожидающей меня машины, все никак не можем сказать «прощай».
— Береги себя, — просит меня милый, понимая, что это невозможно.
— И ты береги себя. Я не представляю мира, в котором нет тебя, — признаюсь я ему.
— И я… — шепчет он.
Прощальный поцелуй, и вот… Пролетает мимолетно дорога, представление, и я уже обживаю свой У-2. Самолетик деревянный, теперь от него зависит многое, так что я девочек-механиков обхаживаю так, как любимый научил. Поэтому самолет у меня в идеальном порядке. И первый вылет… Штурман мой совсем юная девчонка, наверное и восемнадцати нет, но мы об этом молчим. Лерой ее зовут, совсем недавно потеряла своего летнаба, после ранения сама стала штурманом, потому что иначе пока никак — руки дрожат.
— Девочки, цель важная, зениток много, — ставит задачу комэска.
Она знает, что немногие вернутся. Все она знает, но надеется — мы возвратимся. И я надеюсь, взлетая вместе со всеми. Ночь совершенно безлунная, но Лерка подсказывает мне, как более опытная, а я вспоминаю, что мне рассказывал мой милый. Потому мы опускаемся ниже чем нужно, медленно подкрадываясь к врагу.
— Лерка, видишь зенитку? — спрашиваю я ее в трубу переговорную.
— Ага! — слышу в ответ задорное. Эх, девочка… Хотя сама такая.
— Как скажу — бей, — даю указание и прямо над целью увожу самолет вверх.
А вниз летят бомбы. Одна зенитка молчит, вторая замолкает, и мы поворачиваем на обратный курс. Нет больше бомб, теперь задача добраться до дому. А позади что-то пылает, взрывается. Значит, задача выполнена… Теперь главное, чтобы фрицы не налетели, но тут откуда ни возьмись — наши. Точнее, один наш, и я знаю, кто это: любимый прилетел, чтобы защитить меня…
Теперь милый больше ночами летает — нас защищает, а еще сбивает фрицев, уже пятерых сбил! Они-то думают — деревянные тихоходы, легкая добыча, а тут на них любимый прямо с небес падает, вот и начинают фрицы поганые опасаться да за ним охотиться, о нас забывая… И так каждую, почитай, ночь. Как он сумел разрешение на такое выбить, я и не знаю, но, наверное, сумел как-то, потому что он ночь за ночью с нами, со мной, защищая меня от фашистов проклятых.
Днем мы отдыхаем, иногда и любимый приезжать умудряется, а мне снится совсем другая жизнь. День
— Девочки, завтра артисты приедут, концерт давать будут, — улыбается комиссар.
И мы радуемся, потому что передышка малая. А я знаю — прибудет мой любимый, и мы, возможно, даже потанцуем, потому что будет же музыка, артисты и даже сам Утесов!
Глава седьмая
Джинни
Девочка, которая во сне, она очень непослушная. Такая бы точно хворостины отведала, потому что, когда говорят бежать, надо убегать, а не лезть в боевые порядки. Вот ее и убили — правда, там всех убили. Я, проснувшись, плачу, мне всех их так жалко. Тот мальчик, за которого хотела замуж я, которая во сне, у него своя девочка есть. Божечки, как они любят друг друга! Будто свет зажигается, когда они вместе. И у брата ее тоже есть девочка, поэтому видеть, как они падают один за другим, очень страшно. А еще у них там вокруг одни фашисты, почему они этого не видели?
А я… вчера мы нашли разоренное село, в которых проклятые фрицы такое с детьми сделали, что я теперь… Вчера я плакала много, а сегодня сама хочу убивать фашистских гадов. Но мне пока нельзя, потому что сердечко все-таки разболелось. Ну, после одного сна, когда я очень громко кричала. Мама Зина говорит, что вот война закончится и мы с ней в Одессе будем жить, а там сердечко починится, и я верю ей изо всех сил, верю!
— Аленка, — зовет меня мама Зина, — иди сюда, поможешь.
— Да, мамочка! — звонко отзываюсь я, сразу же оказываясь рядом с ней.
К нам тетеньку перевели, она хирург, а еще смотрит очень знакомо. Я точно ее где-то видела, но вот где, понять не могу. А она улыбается мне, гладит еще по голове, отчего я улыбаюсь ей в ответ, потому что она точно хорошая. Интересно, почему мне кажется, что тетенька хирург так узнаваемо смотрит?
— Аленка, нас прикрепляют к морской пехоте, — объясняет мне мама Зина. — Не пугаться, хорошо?
— Да, мамочка, — киваю я, потому что я же послушная.
Сначала я не понимаю, что это значит, но потом вижу дяденек в черной одежде и чуть в обморок не падаю. Но они по-русски говорят, поэтому я пока и не падаю, а просто жду, что будет. И тут тетенька хирург бросается навстречу дяденькам, чтобы заобнимать их. Это так красиво, что я останавливаюсь посмотреть, ведь чудо же. И тут что-то будто толкает меня, становится страшно, но я понимаю, что должна. Прыгаю вперед, чтобы защитить их от чего-то страшного сзади. Это страшное больно бьет меня в спину, будто прожигая насквозь, и тут… я падаю в траву.
Приподнявшись, оглядываюсь. Рядом нет ни тетеньки хирурга, ни мамы Зины, а только трава зеленая, да лес шумит. Я не понимаю, что произошло, но тут вижу сидящих прямо в траве ребят. Они выглядят подростками, но при этом все в нашей форме, ну в той черной и с бескозырками. Я поднимаюсь, чтобы подбежать к ним.
— Здрасте! — здороваюсь я с ними. — А где санбат? Почему вы тут?
— Убили нас, — вздыхает один из них. — И тебя тоже, так что садись рядышком.
Убили? Нет! А как же мама Зина? Как тетеньки? Я еще фашистам не отомстила же! Я не хочу!