Полынь - трава горькая

Вересов Иван

Роман с тоской взглянул на Сергея.

— И что теперь? Что положено процессуально? — спросил Сергей.

— От семейства зависит. Можно так оставить, в общем захоронении, можно эксгумацию, это законом предусмотрено. Но тогда повторное опознание надо проводить. За тем я и пришел, уточнить, коллеги из Приморского звонили, спрашивали, что родственники решили.

— Что ж решать, — Дмитрий Николаевич выпил, не закусывая налил вторую, — уж как есть, наверно. В общей, так в общей…

— Ну что ты говоришь, папа! — воскликнул Роман и хотел уйти, но Сергей удержал.

— Нет, Рома, ты постой, сядь тоже. А вам наверно хватит

уже, не время сейчас горе заливать, — он забрал бутылку со стола и вернул на прежнее место — в буфет. Дмитрий Николаевич, вероятно привычный к такому обращению, и не протестовал. Он покорно сложил руки на коленях, пожевал губами, притих.

— Значит, она так и останется? — Роман смотрел на Сергея, как будто от того зависело решение. И Сергей принял это на себя.

— Наверно сейчас мы не готовы ответить, — он не оговорился, произнес "мы", тем самым подтверждая свою причастность, — можно отложить это хотя бы на день-два?

— Можно, я вам телефон оставлю, — участковый достал из кармана визитку, охотно протянул Сергею и поднялся, — позвоните, когда определитесь, либо заявление отказное составим, либо в Приморский поедем, машину закажу, если перевозить надумаете.

— Хорошо, спасибо, — принял визитку Сергей, — свяжемся с вами.

Участковый хотел идти, но в это время в кухню вошел еще один мужчина. Сергей удивился, что лицо знакомое, потом понял — он видел его на картине Романа: высокий, дородный, осанистый, взгляд тяжел, нос картошкой, усы седые щеткой торчат, стрижен коротко по-военному, ручищи здоровые.

— Это что же такое делается, Петр? — прямо с порога налетел он на лейтенанта. — В голове не укладывается! Порядочную женщину похватали и с бомжами вместе прикопали, без суда и следствия. Я ж сам Диму на опознание возил, все как надо провели, бумаги он подписал. Она это, точно.

— Я подробностей не знаю, Степан Емельянович, участок не мой, — оправдывался участковый. Ошиблись наверно.

— Ошиблись, — передразнил Степан, — а семейству каково? Всю эту котовасию по новой, да в такую жару. Ладно бы зимой, эх, Раиса, не вовремя все это, сейчас самый сезон, а она…

— Так это…человек часа своего не выбирает, — философски изрек отец Романа. При появлении Степана он оживился. — А может, по рюмочке?

— Невозможно все это! Пусть делают что хотят! — Роман ринулся вон из кухни, Сергей пошел за ним — в первую из комнат.

Здесь был полумрак, штора плотно задернута и свет только из коридора. Роман остановился посреди комнаты, Сергей в дверях. Щелкнул выключателем. Его поразили теснота и беспорядок, все было вывернуто, как будто здесь спешно что-то искали. А мебели в комнату было затиснуто столько, что посреди оставалось совсем малое пространство, не развернуться. Полкомнаты занимали здоровый трехстворчатый шкаф и пузатый комод. Был еще стол, раскладной диван, тумба для белья, трельяж. Все поверхности: и стол, комод, и подзеркальник, и тумба — завалены коробками, пакетами, заставлены всякой дребеденью. В углу притулилась рваная картонная коробка с мягкими игрушками. И стоял тяжелый запах пыли и старых вещей. Белье на диване скомкано, сбито в кучу, рядом еще один ком из вещей, из него торчал черный лифчик и коричневый шерстяной чулок. У дивана раскрытая сумка на колесах.

— Это она в город собиралась, — сдавленно произнес Роман, — вон и сумку хотела взять. И не взяла…

— Мамина комната? — Сергей заметил

на комоде рамки с фотографиями и икону. Все под толстым слоем пыли.

— Да.

— А документы её где? Паспорт, пенсионное.

— Обычно в шкафу лежали, если отец не взял. Сейчас я поищу, — Роман раскрыл шкаф, тяжелый запах усилился. На полках также все было всмешку, скомкано, скручено. Роман подсунул руку под вещи на верхней полке. — Нет, не видно, значит у отца. А это что?

Внимание его привлекла странно свободная вторая полка, раньше мать хранила тут старые квитанции, счета, письма, тетрадки с кулинарными рецептами, бижутерию и прочие мелочи. Вместо всего этого на полке лежал белый сверток — что-то было аккуратно увязано в шелковую шаль с бахромой. Роман достал его, сдвинул в сторону вещи с края стола, пристроил на свободном месте и распустил неплотный одинарный узел.

— Что это? — он вытянул новую, с биркой полотняную рубашку, на пол из свертка выпала косынка, тоже белая.

Сергей подошел, поднял ее, осторожно сложил и вернул в стопку вещей.

— Это она для себя видно собрала, может… чувствовала? Или просто держала на всякий случай, чтобы было в чем…

— Что было в чем?

— Похоронить, — тихо пояснил Сергей.

Роман все держал в руках рубашку, до конца не понимая, что это значит, когда же понял, то медленно произнес:

— Нет, нельзя оставлять как есть.

И быстро вышел из комнаты, вернулся на кухню. Сергей хотел аккуратно связать смертный узелок, когда под вещами заметил уголок прозрачного полиэтиленового файлика, а в нем характерный желтоватый гербовый лист. Сергей вытащил его и пробежал взглядом. Завещание на Полянского Романа Дмитриевича… движимое и недвижимое… мать все оставляла ему. Вот и разбери теперь, ведь добра наверно желала сыну, а во что превратила жизнь?

— Я сам поеду, — услышал он из кухни решительный Ромкин голос, в котором не было слез.

— Да кто тебя одного пустит, — Сергей подумал и не стал возвращать завещание в узелок, рассудив, что надежнее документ сохранится у него.

Он подошел к окну, отодвинул пыльную штору, распахнул настежь створки, потом из сбитого кома белья на диване вытянул покрывало, набросил на зеркало, выключил свет, вышел из комнаты и плотно притворил за собой дверь.

Глава 32. Родня и соседи

Нина прошла знакомой дорожкой, выложенной плитами до дома отдыхающих, достала из сумочки ключ от съемной комнаты, она так и возила его с собой, Роман не забрал. Открыла дверь, вошла, поставила вещи прямо на пол, села на кровать и замерла в состоянии совершенной безысходности. Как будто это у нее кто-то близкий умер. А ведь мать Романа она не знала, а из того, что успела увидеть, сделала выводы, что женщина эта неприятная, злая, жестокая. Нельзя так о мертвых…

Но не о ней сейчас Нина печалилась — о Ромке, хотела бы рядом с ним быть. И что же это все накручивается одно на другое, все больше и больше, растет, как снежный ком! Об отъезде домой она больше не думала, теперь надо оставаться здесь и помочь. Сережа так решил, и она согласна. Что значат их ссоры, проблемы, непонимания перед вот таким, когда вышел из дома не прощаясь, а вернуться не к кому. И слова Сергея, что "Ничего нельзя поправить только когда крышку заколотят" приобрели страшный фактический смысл.