Ползучий плющ
Шрифт:
– У меня больше нет принципов, – сказал Бен. – Они ведут к огромному количеству ненужных страданий. – Он посмотрел на Триш, и она увидела, что он вспоминает то же самое. Она понадеялась, что Белла не поняла, что происходит. Через какое-то время Бен опустил взгляд.
Потом сказал:
– В каком же направлении ты двинешься, Триш, теперь, когда мы не смогли помочь тебе с информацией о Шарлотте… и Роберте Хите?
– К сожалению, не представляю. Я чувствую себя беспомощной… и отчаявшейся.
– А это имеет значение? –
– Это верно. – Триш поднялась. Бессмысленно было пытаться объяснить, почему она вынуждена делать все возможное, чтобы помочь Шарлотте – и Антонии. – Послушайте, уже поздно, а я и так отняла у вас много времени.
Попала в точку, сказало ей выражение лица Беллы.
– Чай со льдом был очень вкусный, – сказала Триш. – Хотя зачастую он тошнотворен.
– Только не мой. Я всегда кладу много лимона и свежих трав. Я рада, что вам понравилось, – сказала Белла. Она выдавила улыбку, возможно радуясь предстоящему уходу Триш. – Было приятно в конце концов с вами познакомиться. Надеюсь, мы еще увидимся.
– Я тоже надеюсь. До свидания.
Оставив Беллу одну в гостиной, Бен проводил Триш до выхода. Потом, вдохнув теплый вечерний воздух, сказал:
– Не обижайся на Беллу. Обычно она не такая агрессивная. Просто считает, что меня нужно защищать от всего, что связано с Антонией. Эта история с Шарлоттой всколыхнула много старых чувств.
– Я понимаю, но… Послушай, ты тоже на меня не обижайся. Я не ставлю под сомнение твои слова, но ты действительно не имеешь ни малейшего понятия, что могло случиться с Шарлоттой?
Он покачал головой:
– Как и ты, Триш, я чувствую себя отчаявшимся. Если бы я мог сообщить хоть что-то полезное, я сразу связался бы с Антонией. Что бы там между нами ни было, я никогда не пожелал бы ей ничего подобного. Или Шарлотте. Если бы я мог помочь, я бы сделал это немедленно. Ты должна это знать.
– Да, я это знаю, Бен… – Она оборвала себя, а потом спросила, к кому еще он посоветовал бы обратиться за помощью.
– Я никого не знаю. Но послушай, Триш. Ни один человек, который хорошо относится к детям, такого не совершил бы. Ты должна искать ненавистника детей, а не того, кто их любит. – Он покачал головой, видимо, в раздражении на себя. – Нет. «Любит» неверное слово. Кому небезразличны дети и их счастье. Но это достаточно очевидно. Прости… ничего даже отдаленно полезного в голову не приходит.
– Жаль, – сказала Триш, пытаясь понять, почему была так убеждена, что он непременно сообщит ей что-то полезное. – Бен, а у вас с Беллой?.. Нет, прости. Я знаю, что никогда не должна задавать этого вопроса.
– Я говорил правду, когда сказал Бел, что отвечу на любой твой вопрос, Триш. Ты мне не поверила?
– Просто не хочу вторгаться в слишком личное.
– Знаю. Ты никогда этого не делала, не могла. Спрашивай, Триш, что бы это ни было.
– Я только недоумевала,
– Мы до сих пор пытаемся. Но существуют трудности. – По голосу она поняла, что он ошибся и она таки вторглась туда, куда не следовало бы. – Было приятно повидаться с тобой, Триш. Не исчезай так надолго. Всего доброго.
Она спокойно восприняла его предложение уйти – выбора, собственно говоря, и не было – и пошла к своей машине, одолеваемая мыслями. Беда заключалась в том, что в ее душе всколыхнулась целая буря непонятных чувств, связанных с прошлым, чувств, в которых, как считала Триш, она уже давно разобралась.
Когда Триш вошла в свою квартиру, звонил телефон. Она поддалась искушению дождаться включения автоответчика, но передумала, увидев, сколько времени.
– Мам?
– Нет, это снова я, Эмма.
– О, Эмма. Послушай, извини, что не перезвонила тебе сегодня утром. Просто не хотела пропустить ее, если бы она решила позвонить.
– Кто, твоя мать? С ней что-то случилось, Триш? Что? У тебя какой-то странный голос.
– С мамой все в порядке. А ты разве не смотрела новости?
– Нет. – Эмма говорила каким-то не своим голосом, раздраженным и неестественным. – Хэл уехал… какие-то игрища, связанные с коррупцией в местном самоуправлении… и у меня абсолютно свободный от новостей день: ни газет, ни радио, ни телевизора. Так что третья мировая война могла разразиться без моего ведома. А что?
– Исчезла дочь Антонии Уэблок. Я провела с Антонией большую часть дня. Полиция еще ничего не нашла и продолжает искать… в общем, все довольно плохо.
– О господи! Триш, прости мою болтовню. Я не знала. Ты, наверное, жутко переживаешь. Какой ужас!
– Да уж, все достаточно мрачно. И трудно удержаться, чтобы не рисовать себе самые зловещие картины. Но послушай, Эмма, я хотела обратиться к тебе за советом.
– Говори. Сделаю все, что смогу.
– Антония пытается убедить себя, что тут замешана ее няня, но я так не думаю. Ее рассказ о том, что произошло перед самым исчезновением ребенка, кажется мне вполне достоверным. Я опираюсь только на интуицию, но…
– Я бы сказала, что у тебя она лучше, чем у большинства. Могу я помочь? То есть ты считаешь, что это подходящий случай для теста на полиграфе?
– Ну, в общем, да. Я все время об этом думала. Показания няни решающие. Если она говорит правду, то не виновна ни в чем, кроме небрежности, и в этом случае полиции нужно сосредоточить усилия на поисках человека, у которого есть мотив причинить Шарлотте зло, или совершенно постороннего, который похитил ее ради выкупа. Если она лжет, тогда она замешана – одна или вместе с кем-то. Вот, слушай.
Триш повторила все, что услышала от Антонии, старшего инспектора Блейка и самой Ники о том, что случилось на детской площадке, добавив в конце: