Помор
Шрифт:
Раз десять повторив свой адрес, перемежая кокетливые мольбы со смешными угрозами, Марион поймала брауновскую бричку, такую же привычную для Нью-Йорка, как кэб для Лондона, и была такова.
— И что теперь делать прикажешь? — Князь с укором посмотрел на Фёдора. — Друг мой, я дал барышне слово, но у меня в кармане ровным счётом десять соверенов! [35]
— Пустое! — отмахнулся помор. — Зато у меня ровно сто долларов. На палубу и твоя кровь капала, так что…
35
Соверен — золотая монета
— Это исключено! — твёрдо заявил Туренин. — Я хоть и нищий, но дворянин. Деньги твои, Фёдор, и только твои! — Тут он замялся. — Но… если ты займёшь мне пару «золотых орлов», [36] то…
— Замётано!
Углядев подальности подозрительные фигуры — припортовая босота! — Чуга счёл за лучшее достать из мешка верный «смит-вессон» и сунуть его за пояс.
— Пошли отсюда.
Выйдя на Бродвей, Фёдор увидел совсем другой Нью-Йорк — нарядный, чопорный, спешащий делать деньги. По улице в разных направлениях носились двухместные «браун-купе», покачивались на рессорах ландо и фиакры, давились в тесноте пассажиры трясущегося омнибуса. Гвалт стоял изрядный, перестук колёс и цокот копыт добавляли шума в общую копилку.
36
«Золотой орёл» — монета в 10 долларов.
В то же самое время наивеличайший город Америки производил впечатление очень большой деревни. Лондон или Санкт-Петербург были городами устоявшимися, сложившимися, а вот «Большое яблоко» [37] пребывал в вечном движении. Сотни тысяч людей со всего света прибывали сюда, чтобы рассеяться по великой земле вплоть до Калифорнии — или осесть на берегах Гудзона. Больше всего в нью-йоркском порту сходило ирландцев, евреев, немцев и шведов — и сразу начинались междоусобицы. Ирландцы не выносили негров и постоянно схватывались с ними, местные старожилы терпеть не могли ирландцев, так что драки и поножовщина были обычным делом, особенно в Сохо, что за Кэнел-стрит.
37
Так нью-йоркцы прозывают свой город.
— И где у них тут одёжей торгуют? — вопросил Чуга, вертя головой.
— В дорогие магазины готового платья, вроде бродвейского «Стюарта», заглядывать не советую, — ответствовал князь. — Нашего «золотого запаса» может не хватить.
— С жиру беситься не будем, — поддержал его Фёдор. — Нам бы чего подешевше, но чтоб пристойно.
— Сам я тут не бывал… — проговорил Павел, оглядываясь. — Но при мне упоминали универмаг Хогвоута… [38] Кстати, там мистер Отис устроил свой лифт.
38
Или Хогвота. Или Хоугвоута. Фамилию Houghwout можно выразить и так.
— Универмаг? — нахмурился Чуга. — Это ещё что за диво?
— Универсальный магазин, где торгуют всем сразу — и одеждой, и обувью, и посудой, и чем угодно.
— А лифт?
— Этого дива я и сам ни разу не видел! Съездим?
— А чего ж… Поехали!
Князь вскинул руку, останавливая брауновский экипаж.
— До Стринг-стрит, к «Хогвоуту»!
— Да, сэр, — кивнул возница, легонько стегая коня подвласой масти — вороного с бурыми подпалинами.
Словно пересиливая себя, Туренин рассказывал с наигранным азартом:
— Когда тут жили одни индейцы из племени гуронов, остров назывался
— Всё-то ты знаешь… — проворчал Фёдор.
— Ну всё — это явный перебор! — усмехнулся Павел. — Но кое о чём понятие имею.
Откинувшись на мягкую подушку, он покосился на помора. Фёдор совершенно не походил на русских мужиков, хитроватых и боязливых, обожавших прибедняться. Тем и в голову не пришло бы равнять себя с князьями али с графьями. Нет, Чуга держится с достоинством истинных новгородцев, которые, бывало, тузили на вече неугодивших им правителей.
Наоборот, это «его сиятельство» постоянно следит за собой, чтобы не ляпнуть ненароком покровительственно-барское: «Эй, любезный!» Интересно, какого Фёдор о нём мнения, задумался князь. Вряд ли лестного… Чуга имеет все основания считать своего нечаянного знакомца легковесным барином, этаким пустышкой-аристократишкой, растратившим достояние предков и ныне оставшимся на бобах. Туренин незаметно вздохнул.
Он очень болезненно переживал «благородную бедность», завидуя сноровистым, сметливым купчикам. К великому сожалению, его родители были далеки от хозяйственных дел. Милые, славные люди, они вращались в мире поэтов и художников, разговаривали на нескольких языках, в подлиннике читая Плутарха или цитируя Шекспира. Отец бежал от мирских забот, а княгинюшка по-прежнему писала меню на карточках самого толстого бристольского картона с золотым обрезом, когда устраивала званые обеды. Оба скончались в нищете, под крышей нетопленого особняка, заложенного и перезаложенного. И дом, и поместье, экипажи и арабские скакуны — всё ушло с молотка.
Павел Андреевич Туренин, потомок Рюрика в двадцать каком-то колене, достойный член Английского клуба, сохранял невозмутимость в чисто британской манере, встречая и провожая невзгоды с лёгкой ироничной улыбкой. А ведь порой не улыбаться тянуло, а корчиться от унижения, выть от позора и боли. Но не показывать же окружающим, как ему худо…
И вот новый удар судьбы-негодяйки. Милая, нежная Марион выходит замуж, и не он её счастливый избранник. «Ничего, — усмехнулся князь, — и это стерпим…»
…Когда «купе Брауна» проехало перекрёсток с Пятой авеню, Павел кивнул в её сторону:
— Здешняя Оксфорд-стрит и Невский проспект. Тут живут самые богатые люди Нью-Йорка, почитающие себя знатью. Эсторы, Рашуорты, Торли… Из них только Дэгонеты ведут свой род от английских помещиков, а остальные — обычные мещане. Впрочем, Америка — слишком молодая страна, чтобы требовать от её жителей древних корней. Скажем, ван дер Лайдены являются прямыми потомками голландского губернатора Нового Амстердама, как тогда назывался Нью-Йорк, а времени-то прошло — каких-то двести лет! [39] А до той поры индейцы не знали бремени белого человека. Хотя как сказать… Де Сото открыл Миссисипи ещё в начале XVI века, а Коронадо тогда же вышел к Скалистым горам… Ну каких-то двести пятьдесят!
39
Новый Амстердам был основан в 1626 году.
Так, в приятных и познавательных разговорах, они доехали до универмага «Хогвоут», здоровенного пятиэтажного здания из чугуна и камня. Отпустив извозчика, друзья огляделись и сразу заметили всадника в широкополой шляпе, в джинсах и выгоревшей красной рубашке, с чёрно-белой жилеткой из коровьей кожи. Вытащив одну ногу из стремени, он перекинул её через луку седла и дивился огромным витринам магазина.
— Во понастроили! — весело обратился он к Чуге и Туренину. — Не то что у нас… Восток, одно слово!