Помутнение

Литэм Джонатан

Его провожатый остановился посреди мощеной дорожки и, порывшись в карманах халата, вынул пачку сигарет – должно быть, в этом и крылась истинная причина его желания выйти из отделения скорой помощи на воздух.

– Ну вот, теперь идите все время прямо, – закурив, произнес интерн. – Прямо по этой дороге мимо старых корпусов «Шаритэ» вы выйдете к реке. И сразу увидите здание вокзала. Перейдите реку по мосту – и будете на месте.

– Какой очаровательный уголок.

– «Шаритэ» изначально была чумным изолятором. Так что сейчас это своего рода город в городе.

– Приятный получился заповедник.

– Ага, – интерн криво усмехнулся, – где множество улиц и зданий носит имена знаменитых врачей-нацистов.

Берлин – город-склеп. Тут куда ни пойди, везде наступишь на могилу, вход в подземный бункер или призрачный фундамент Стены. То же касается и красных отпечатков ног на полу: будущие катастрофы четко спланированы, а маршруты движения

жертв «грязных бомб» и чумных зомби продуманы.

Между затяжками сигареты и банальными тевтонскими шуточками этот блондин-интерн утратил свой ангельский шарм, но не все ли равно. Он вывел Бруно из пограничного состояния в этот мини-рай, оглашаемый птичьими трелями. Бруно был готов к расставанию с ним.

– Со мной все будет в порядке.

– Не сомневаюсь.

Когда Бруно остался один, его охватила обманчивая экзальтация. Это состояние могло стать результатом ночного проигрыша напыщенному магнату или королю недвижимости, каким ему виделся Вольф-Дирк Кёлер (который, как теперь Бруно понял, был вполне искренен и в своем самодовольстве, и в своей роскоши и всего лишь поймал фарт в финальной стадии игры). Не впервые в жизни он бродил на рассвете по улицам чужого города, точно вампир, хоронящийся от дневного света. С той лишь разницей, что у него сейчас не было денег, которые он мог бы предъявить. Но что деньги?

Бруно шагал, приветливо улыбаясь прохожим и помахивая чемоданчиком. Студенты-медики, один моложе другого, удивленно встречали его улыбку и, вопреки прусской невозмутимости, поднимали брови. Кто-то даже бросил ему смущенное Morgen!

Вооружившись свежей рубашкой и двойным эспрессо, Бруно мог бы и не спать, хотя теперь ничего, кроме короткой поездки на электричке в Шарлоттенбург, где находился его отель, не могло отвлечь его от восьми- или даже пятнадцатичасового сна в номере с зашторенным окном. Он мог бы даже избавиться во сне от мутного пятна, так ему сейчас казалось. А почему бы и нет? Хотя ему нечем было оплатить гостиничный счет, он понадеялся, что электронный ключ-карточка, лежащий в его кармане, еще не отключен.

Перейдя по мосту через реку и глядя на высящееся впереди здание центрального вокзала, Бруно ощутил невероятный эмоциональный подъем. Равнодушие широко раскинувшегося Берлина и неприглядное великолепие его испещренного подъемными кранами пейзажа освободило его. Возможно, ему надо упустить шанс в Кладове, который дал ему Эдгар Фальк, и выдержать потом многочасовое ночное бдение в клинике, чтобы оценить это ощущение. Ему захотелось избавиться от уз, связывающих его с Фальком, а не восстановить их. И пускай все это абсурдное приключение – с проигрышем и кровотечением из носа – будет воспринято как его прощальное «да пошел ты!».

Он смешался с толпой, спешащей к переливающемуся на утреннем солнце стеклянному атриуму вокзала. Он тоже представлялся городом в городе, чья освежающая прохлада и анонимный комфорт казались щедрее, чем в средневековом городке «Шаритэ», и в то же время все тут казалось таким знакомым: и закусочные «Суши-Экспресс», и «Бургер-Кинг», и киоски иностранной прессы, и десятки путей, ведущих неведомо в какие дали, куда он мог бы умчаться, спастись… После этих головокружительных попыток спасения от смерти, после решения забыть о прежней профессии Бруно понял, что ему теперь лишь требуется обзавестись новым именем. Мистер Муттнопяттен. Пяттенштейн. Пяттенбург…

И тут он упал. Не на пороге центрального вокзала, а перед ним, сразу за ограждением стройплощадки около входа со стороны реки. Он споткнулся о выбоину в брусчатке, попав ногой в пустоту там, где камни были вынуты и была видна земля. Горка гранитных кубиков, вывороченных из мостовой, лежала рядом, попав теперь в его деформированное поле зрения. Но своих ног Бруно не видел. И даже не пытался встать. Из-за мутного пятна картина мира была полностью смазана, он потерял ориентацию в пространстве. Но он все еще – или снова – крепко прижимал к груди чемоданчик с комплектом для триктрака. Впереди сверкало огнями здание вокзала – как недостижимая цель из парадокса Зенона. Он был ближе к ней, когда стоял на другом берегу реки. Его нос опять кровоточил. Он шевельнул ногами, но лишь беспомощно загреб песок и щебенку. Никто не обращал на него внимания. Он ощутил запахи пыли, грязи, солнечного света и жареных сосисок, и от их столь неуместного ранним утром запаха его чуть не вырвало.

Будь у него деревянный молоток, он мог бы притвориться дорожным рабочим. Интересно, все эти старые гранитные бруски бесконечно переносят по всему Берлину из одного района в другой, выворачивают в одних местах и теми же камнями покрывают мостовые в других местах? Или же всякий раз добывают гранит на каменоломнях и высекают из него новые бруски? А что, если стащить один камень, вывести его из оборота? Интересно, система рухнет? Бруно мог бы бесконечно любоваться геометрией грубых каменных кубиков, которые буквально пленили его воображение, –

если бы не лежал на боку и не наблюдал, как кровь из носа капает на сухую землю, если бы с ним не случился прилюдно такой конфуз. В любом случае «бесконечно» было теперь понятием относительным. Время ускользало от него, обращаясь в мимолетные помутнения сознания, как в фильме, где смазанное изображение одного персонажа сменялось другим таким же смазанным персонажем – быстрым монтажом. Ну не ирония ли, подумал он, что далеко позади, на том берегу, в идиллическом кирпичном городке, упавший на землю человек тотчас бы привлек к себе участливое внимание десятков случайных пешеходов – сбежались бы студенты-медики, желая продемонстрировать свои знания. А на этой стороне моста, у подножия величественной громады вокзала, он лежал, не удостоенный ничьего внимания, напоминая очередной отброс общества, презренного бродягу, какие всегда стекаются к большим вокзалам во всех столицах мира.

Он получил справедливую компенсацию за свой легкий флирт в поезде – желание исчезнуть. Ради забавы Бруно протянул руку и стал трогать каменные кубики. Но результат оказался вовсе не таким, какого он мог бы ожидать. Он же бессознательно ощупал нос и губу, поэтому пальцы оставили на камнях соцветие кровавых отпечатков. Три отпечатка пальцев на одном камне и отпечаток большого на другом. Три-одно – всегда прекрасный выброс костей в начале игры. Почти так называемый «золотой пункт» [17] в твоем «доме», хотя недавно этот термин стал предметом дискуссий, после того как компьютерные алгоритмы подтвердили, что это поле не так ценно, как «пункт у бара» [18] . Но ведь Бруно принял решение бросить триктрак, так что теперь это уже не имело значения. Он придвинул перепачканный кровью камень поближе к себе. Он снова тронул себя за нос – сколько же крови! – и аккуратно поставил кровавые точки на других сторонах каменного кубика: две, три, четыре, пять и шесть. Под ярким солнцем пятна свежей крови на гранитной поверхности почти мгновенно высохли. Теперь главное не размазать кровавые кляксочки. Бруно вытер кончики пальцев о рубашку, с которой он мысленно распрощался несколько часов назад. Занятие было само по себе достаточно странным, и он не беспокоился о том, что подумают о нем спешащие мимо пешеходы и посмотрят ли они на него или нет. Закончив ставить кровавые точки на каменном кубике, он повертел его и, стараясь глядеть мимо мутного пятна, удостоверился, что не допустил ошибки. Не допустил. Каменная кость получилась идеальной. Бруно даже удовлетворенно хмыкнул. Потом он раскрыл доску для триктрака, испещренную красными отпечатками пальцев, и добавил к набору деревянных игральных костей – двум светлым, двум темным и удваивающему кубику – только что изготовленную им большую каменную кость. Он с трудом закрыл чемоданчик, защелкнув оба замка, и выпустил его из ослабевших рук на вспоротый тротуар, в дорожную пыль. Бруно не сомневался, что каменные углы исцарапают треугольные инкрустации из мягкого дерева. Но ему было наплевать. Возможно, этот кубик брусчатки – сейчас самое ценное его имущество. По крайней мере, он был вещественным доказательством того, что Берлин в принципе отказывался принять: что Бруно существует – здесь, сейчас.

17

Пункт номер 20 в «доме» игрока или пункт номер 5 у его противника.

18

Пункты номер 7 и 18 около бара, расположенные вне «дома» каждого из игроков.

IV

Бруно очнулся в больничной палате. Его время от времени будили для рентгена, компьютерной и магнитно-резонансной томографии головного мозга, и теперь, проснувшись, он понял, что является заложником немецких санитаров и техников, слабо заинтересованных в том, чтобы произносить по-английски слова утешения или просто объяснять пациенту цель изготовления этих серийных изображений тканей внутри лица и черепной коробки. Между сеансами он проваливался в сон, пил горячий бульон, пробовал есть безвкусное мясо и овощи из тарелок на подносе, появление и исчезновение которого он не замечал, учился пользоваться больничной уткой. Интересно, эта сонливость была результатом болезни или его просто напичкали транквилизаторами? Он счел, что обессилел из-за всех своих злоключений, после бессонной ночи в «Шаритэ». По сути, впечатление, что он провел в полузабытьи несколько дней, было иллюзией, вызванной вневременной пустотой палаты без окон и частыми приходами медсестер, которые будили его, чтобы проверить жизненные показатели. Эта рутина нарушалась более драматичными событиями, когда его препровождали на каталке в процедурные кабинеты и вталкивали в пасти гигантских урчащих машин. Когда же к Бруно полностью вернулось сознание, оказалось, что он провел здесь всего лишь сутки.